Правда, однажды на глаза попались отрезвляющие слова Сенеки: «Наслаждение стоит на краю откоса и скатится к страданию, если не соблюдать меру». Миронов, тогда грустно улыбнувшись, признал, что меры он не соблюдал, просто не мог, и потому убийственному страданию подверг и свою любящую жену Стешу, и детей. Но наяву рядом была Надя-Надюша, и все ей: влечение тела, ума, души... И не было силы, которая могла бы погасить этот источник счастья...
Русско-японская война... Империалистическая... Гражданская... Не дни-месяцы в бою, а ровно девять долгих смертельных лет с шашкой наголо. Наверное, кому-то легче бы один раз умереть, чем столько лет погибать и снова воскрешать себя... Ординарец командарма Миронова Иван Львович вспоминал: «К концу гражданской войны Филипп Козьмич уже не разговаривал, как все обыкновенные люди, а кричал... Будто все время команды отдавал. Или в атаку звал. Голос грубый, резкий».
Понять Миронова, конечно, можно... Но все-таки придется вспомнить: ведь со Стешей прожита долгая совместная жизнь – целых двадцать лет. Сын Никодим. Дочь Валентина. Клавдия. Мария. Сын Артимон. А сама юная монашка Стеша, Степанида Петровна, ей же ведь тоже было даже не восемнадцать, как Надюше, а всего-навсего пятнадцать... По сути дела, еще ребенок, и она уже была монашка? Да-да, монашка того самого Усть-Медведицкого Преображенского девичьего монастыря, золотые кресты которого ранними утрами провожали в степь пастушонка Фильку Миронова, а вечером встречали его и, кажется, хоть самую малость, а пугали своей божественной тайной.
И уж как-то так случилось, что однажды, когда Филька Миронов из своего хутора Буерак-Сенюткина отмеривал десяток положенных верст до станицы Усть-Медведицкой по извилистой меловой тропинке по-над Доном, он в первое мгновение, не веря своим глазам, будто во сне это происходило с ним, увидел, как от невысокого выступа скалы отделилось что-то белое и полетело в воду. Умом сразу понял, что в Дон с берега сорвался человек и надо, не раздумывая, спасать его. Книжки, обычно засунутые за пояс, чтобы были свободны руки, не успел оставить на берегу, да и снимать сапоги тоже не было ни времени, да подумки такой даже не явилось, и Филька в гимназической форме бултыхнулся вослед этому белому существу.
Схватил за волосы, приподнял над водой и обнаружил, что это была девка. Она судорожно схватила его за горло и душила... Филька хрипел, вырывался, но от утопленника, говорят, вырваться трудно, если совсем невозможно. Спасительный берег оказался рядом, и Филька ногами нащупал дно. Девку он никак не мог от себя оторвать. Она сотрясалась всем телом – от холодной осенней воды, страха и безумной решимости покончить жизнь самоубийством. А Фильку тоже начинала бить дрожь, но уже совсем по другой причине. Девчушка, можно сказать, была совсем раздета – на ней только белая исподняя рубаха, которая будто еще больше подчеркивала ее наготу. А груди, как две розоватые груши-бергамоты, совсем оказались неприкрытыми... И они, эти девичьи груди, непроизвольно бились на Филькиной груди... Как в полусне, когда вроде убегаешь, а ноги не отрываются от земли, так и Филька начал отдирать от себя девушку, разжимать сплетенные на его шее руки. Наконец отодрал и оттолкнул от себя...
Была русско-турецкая война... Уж кто-кто, а донские казаки непременные и обязательные ее участники – они ведь с турками воевали давно, независимо от воли московских царей. А на войне бывает страшно, правда, не всегда. Но вдруг, помимо воли человека, наступает миг, когда он со страхом подумает, что вот сейчас пуля-дура стукнет по голове и его не будет на белом свете. Никогда не будет! Но это же... страшно и непонятно: «Не будет...» Чушь какая-то!.. И тогда оторопь берет и человек, как говорится, ищет игольное ушко, чтобы пролезть в него. Иными словами, готов многими жизненными идеалами-принципами поступиться, но умолить небо оставить его в живых. И про православную веру вспоминает. И про Бога. Это относится ко всем, даже храбрейшим из храбрых...
Отец Стеши Петр был казак неробкого десятка, как говорят на Дону. Служил честь честью. Но и его однажды посетило мгновение страха. Улучив свободную минуту, когда возле него не было никого из друзей-товарищей, он встал на колени и начал просить Господа Бога оставить его в живых. И тогда он сделает все для всевышнего, не пожалеет самого дорогого богатства, которое у него есть, – малолетнюю красавицу дочь отдаст в невесты Христу. Для большей убедительности он обратился к полковому священнику и, взяв его в свидетели, дал обет Богу...
И получилось так, что Петр, молодой казак станицы Усть-Медведицкой, которому то ли еще не пришло время погибнуть, то ли молитва и обет помогли, конечно, никто ничего определенного утверждать не может, но одно оказалось верным – он целым и невредимым вернулся с войны. Даже Георгиевский крест заслужил, и потому встречали его со всеми почестями, полагавшимися в таком случае... Дома он помылся, переоделся в чистое платье, пообедал, собрал всех родственников и сообщил, что, мол, так и так, на войне дал обет Богу, коли останется в живых, то отдаст родную и единственную кровиночку, Стешу, в Усть-Медведицкий монастырь, в невесты Христу... Стало быть, Стеша, собирайся... Стеша и мать, известное бабье дело, в слезы, но Петр еще раз сурово и непреклонно подтвердил свое решение, вернее, ничего уже теперь не зависело от его решения – все было отдано в руки всевышнего: обет дан Богу и только он один может освободить донского казака от него. Ну а так как Бог далеко, высоко и недосягаем и общение с ним невозможно, то ничего другого не остается, как собрать любимую дочь и отправить в монастырь... Иначе грех тяжкий. И он его на себя ни за что не возьмет. Да и не в силах это сделать.
Вот таким образом пятнадцатилетняя Стеша оказалась в Усть-Медведицком монастыре. Но как ни старалась, не могла смирить обиду и гордый нрав красавицы казачки. Однажды в отчаянную минуту она бросилась в Дон. Вот тут-то и подхватил ее Филька. На счастье или на несчастье?.. Об этом пока никто не только не знал, но даже и не догадывался...
...В гимназии днем во время занятий произошла драка, косвенным виновником которой стала... Стеша. А скорее всего, характер Фильки Миронова. Сидел он всегда на последней парте. Особенно ни с кем дружбы не водил, потому что вокруг дети офицеров и дворян, они тоже не очень-то большим горели желанием ближе сойтись с сыном простого, да еще к тому же и бедного казака, а Филька слишком был горд, чтобы навязываться, это значило бы заискивать перед ними и в какой-то степени находиться в услужении. Такого он не мог позволить себе. Но, несмотря на скрытую, а иногда и откровенную неприязнь со стороны сынков богатых родителей, которую он даже кожей ощущал, приниженным себя не чувствовал, может быть, даже потому, что был отличником учебы. Это многих удивляло и раздражало.
