В свои десять лет он уже успел приобрести немалый и горький опыт, потому что жизнь повернулась к нему отнюдь не прекрасной своей стороной. Ребенок видит, что взрослые безбожно воруют. Отец, например, обворовывает Маркиза, продавая часть положенной ему меры овса на сторону. «Даже мерина старого обкрадывают. Ну, народ», — возмущенно говорит Родька. Знакомый повар, окончивший строительный институт, тащит с работы домой продукты «и в руках, и под мышками, и в зубах», как восхищенно-иронически замечает Родькин отец. Видя всю в золотых перстнях и кольцах руку продавщицы пивного ларька, которая торгует отнюдь не только пивом, — «докторши», «целительницы» для таких пьяниц, как отец Родьки, — мальчик прекрасно понимает, откуда появились у нее эти дорогие украшения.
Родька не только не верит взрослым, он не уважает их, потому что видит вокруг себя или таких выпивох и мелких жуликов, как отец, или ворюг, как повар, или равнодушных, безразличных и нудных, как члены комиссии по делам несовершеннолетних, куда Родьку вызвали по подозрению в поджоге мотоцикла. Он хорошо понимает, что членам этой комиссии совершенно неинтересно выслушивать излияния его матери про Родьку и его жизнь, что им важно лишь «коротенько» выяснить виновника поджога и «выдать» положенную порцию воспитательной морали. И, понимая зряшность и формальность всех задаваемых ому вопросов, Родька наговаривает на себя, соглашаясь, что и покуривает он — «сигареты «Шипка», полпачки на день», и мотоцикл поджег он… Даже доброму и честному милиционеру Потейкину, искренне озабоченному судьбой Родьки, мальчик не верит, считая, что тот не к нему, Родьке, проявляет внимание, а к его матери — Анне Ивановне. Родька отказывается от помощи взрослых, так как убежден, что они всю эту «помощь придумывают для собственного интереса». И он, тоскующий по добру и справедливости, в минуту озлобления говорит: «Зачем это человеку быть добрым?..» Только соседка Лилька да тренер конпоспортивной детской школы Щегловатов, с которым мальчик познакомился случайно, искренне добры к нему, заинтересованы его судьбой. При них Родька оттаивает, скрытность и замкнутость сменяются веселым озорством и словоохотливостью. Но могут ли эти двое уравновесить то нравственное зло, которое нанесено уже Родьке равнодушием и черствостью окружающих?
Во все времена дети нетерпеливо и страстно стремятся скорее распрощаться с детством. Как хочется им незаметно от всех приподняться на цыпочки, чтобы стать выше! А вот Родька не хочет взрослеть. «Мне никогда не будет четырнадцать», — говорит он членам комиссии по делам несовершеннолетних. На вопрос «Почему?» он категорически отвечает: «Не хочу». Этот тревожный сигнал о неблагополучии в мире взрослых, в который дети не хотят вступать, прозвучал не только в повести Н. Атарова и в фильме И. Фрэза. Об этом, в сущности, написал свою повесть «Белый пароход» Ч. Айтматов, семилетний герой которой трагически погибает. Мотив этот отдаленно присутствует и в повести Д. Гранина «Картина», герой которой поражается плачу своей пятилетней дочери, когда она однажды вдруг осознает неизбежность взросления.
Как у маленького героя Чингиза Айтматова, так и у героя Николая Атарова и Ильи Фрэза гармония и согласие с миром наступают лишь в минуты общения с природой. Для них она имеет душу, а не взрослые люди. И потому не людей Родьке жалко, а старого мерина, которого он поит, кормит и которому на последние деньги едет покупать новый хомут в дальние Козельцы. С Маркизом, а не с людьми разговаривает Родька по-человечески, отводит душу. Вот почему самой большой обидой, которая ляжет на сердце мальчика неизгладимой раной, станет предательство отца, тайком от Родьки за гроши продавшего Маркиза, чтобы пропить их в пивном ларьке у золоторукой «целительницы» тети Дуси.
Посеявшие ветер пожинают, как известно, бурю. С недетской ненавистью в глазах бросится Родька на отца с камнем, зажатым в руке. И сколько потом будет в них молчаливого презрения к родителю, безобразно напившемуся на деньги, полученные за Маркиза! Ненависть и презрение, поселившиеся в детской душе, тоскующей по добру и справедливости, выльются в последующий акт бессилия и отчаяния — поджог ларька, воплотившего в себе для Родьки все зло окружающей жизни.
В финале фильма Потейкин говорит мальчику: «Эх ты, Родька! Зачем ты это сделал? Не ты, а мы виноваты. И не так с этой нашей бедой рассчитываться надо. Ну ничего, справимся».
И хотя речь здесь идет вроде бы только о пьянстве как общественном зле, уродующем и ломающем детство, из контекста фильма ясно, что «наша беда» понимается авторами фильма расширительнее. Она и в ворюге поваре, и в формализме, душевном равнодушии членов комиссии, работающих с детьми, и в мелкой, жестокой подлости великовозрастного подростка Цитрона, который, шутки ради, поджег чужой мотоцикл и свалил вину на Родьку. Все эти второстепенные персонажи вносят в содержание картины дополнительные штрихи, создавая атмосферу озабоченности за будущее подростков, из которых, выражаясь словами Ф. Достоевского, «созидаются поколения».
Обратившись к острым проблемам современности и решая их в непривычном для него драматическом жанре, Фрэз, однако, и в нем остался верен своему нравственно-художническому принципу. И, раскрывая причины и обстоятельства, которые рождают в Родьке чувство одиночества, отчужденности от взрослых, он не изображает его озлобившимся, ожесточившимся ребенком. Фрэз вообще не любит изображать людей неприятно-отталкивающими, а уж детей — тем более. Как уже отмечалось, фильмы его всегда оставляют зрителю надежду, пробуждая в нем добрые чувства.
Конечно, такую авторскую позицию можно принимать или не принимать, но нельзя не уважать ту последовательную убежденность, с которой режиссер проводит ее в своих фильмах.
«Хомут для Маркиза» — первый опыт работы Фрэза в жанре современной драмы. Опыт, на наш взгляд, не вполне удавшийся из-за некоторой прямолинейности и неточности образно-стилистического решения фильма.
В повести Н. Атарова действие происходило в первые послевоенные годы. В фильме оно перенесено в наши дни, то есть в годы 70-е. Но вся драматургическая ткань повести настолько пронизана деталями и приметами того, послевоенного быта, что преодолеть их до конца в фильме не удалось. Так, например, чтобы найти деньги на хомут для Маркиза, Родька продает лошадиный зуб, выдавая его за «зуб самого Гитлера». Понимая, что для ребят второй половины 70-х годов это уже не объект для дворовых игр и разговоров, что Гитлер для них — глубокая история, в фильме зуб переводится Родькой в разряд музейной редкости, и он спрашивает у приятеля: «А ты хоть слышал, кто такой Гитлер?» «А то нет. Самый главный фашист», — отвечает друг Женька. Но это уже лишь вынужденное временное оправдание литературного диалога, а не точно подмеченный характерный диалог подростков наших дней. Или, к примеру, об отце Родька говорит, что он решил из конюшни в дорожную бригаду податься — «а здесь не прокормишься». Само слово «не прокормишься» — из тех голодных первых послевоенных лет.
