26 мая 1883. Москва.
… Сегодня состоялось, наконец, освящение нового Храма Спаса, в память 1812 года. Церемония была в высшей степени торжественна и великолепна. Описание ее Ты, наверное, найдешь во всех газетах, и я его повторять здесь не буду. Но оно было до невозможности утомительно и так тяжело, что даже хорошенько помолиться было невозможно. Выехали мы в 1/2 10-го, а воротились в 3/4 2-го, и все это время, т. е. четыре с половиною часа, стояли на ногах. Ведь на это никаких сил не хватит! Самое освящение престола мы смотрели [от] алтаря, и мне пришлось такое хорошее место, что я отлично видел все подробности этой интересной церемонии. Крестный ход кругом Собора был тоже чрезвычайно торжествен, и замечательный эффект производили все Хоругви, со всей Москвы стоявшие кругом Собора. Освящение продолжалось до 12 часов, и тогда только началась обедня, которая тоже продолжалась полтора часа. Тут уж мне мочи не было; во время Херувимской я почувствовал, что ко мне подступает обморок и стал выступать на лбу холодный пот. Я принужден был выйти вон, иначе я бы упал, и меня пришлось бы выносить на руках, что было бы еще больший скандал. В галерее я посидел на свежем воздухе и выпил воды и воротился в церковь, когда пропели «Верую». Остаток обедни выстоял благополучно. Воротившись домой, я так обессилел, что часа два лежал и дремал. Слава Богу, что это последняя из больших церемоний. Завтра вечером только еще большой обед, а в Субботу парад войскам, и в тот же вечер Государь отправляется в Петербург вместо Воскресенья вечером, как сперва предполагалось. В Петербурге теперь никакого торжества не будет, Государь прямо проедет на Английскую набережную на пароходы и отправляется в Петергоф. Парадный въезд в Петербург состоится только в Августе по окончании лагеря, а теперь нет даже и достаточно войск налицо для подобной оказии. Я надеюсь, что и мне возможно будет ехать в Субботу же ночью, после Государя. Кеппен старается теперь мне это устроить, и, таким образом, надеюсь быть у Тебя 29-го в Воскресенье вместо 30-го в Понедельник. – Перед обедом я немного покатался по улицам.
Погода во время церемонии выстояла очень хорошо, даже было солнце при начале и во время крестного хода. Но потом нахмурилось, и не раз днем шел мелкий дождь. Вечером я ездил в Большой театр, где смотрел второй и третий акт «Корсара» с jardin anime. Очень приятно было в антракте видеться со всем балетным миром и поболтать. Видел Любушку Радину (известная танцовщица. –
Э. М., Э. Г.), которая как будто вовсе не меняется и не стареется. Тоже болтал и с Машей Николаевой и с Верушком, дорогая была особенно beaute, и такая миленькая и аппетитная. Все они здесь ужасно скучают и радуются, что и их повезут домой в Субботу же. Много в балете для меня совершенно новых фигур, и некоторые из них прехорошенькие, как то Потайкова и в особенности Аистова. Мари Петипа похудела и замечательно похорошела. Между воспитанницами познакомился с Лизой Кусковой, но она красавицей не будет. Ну прощай, моя сладчайшая, моя красавица из красавиц. Храни Господь Тебя и деток. [23] До скорого, надеюсь, свидания. Обнимаю всех от души.
Твой К.» * * *
Письма Константина Николаевича из Москвы, если использовать современный лексикон, это репортаж непосредственного участника важнейшего государственного события. Не будем забывать, однако, что его автор – опальный политик, и хотя Великий князь – приверженец монархии, представитель Правящего Дома, присутствует он в общем-то на чужом для него празднике. Коронуя Александра III, победу праздновали идеологические враги Великого князя, противники его либеральных идей. Конечно же письма любимой женщине не та трибуна, с которой можно выразить свое разочарование и печаль, навеянные переменами нового Царя, новыми, возмущающими Великого князя назначениями. Но и в них прорывается горечь: «… Прочитал к моему, не скрою, немалому удивлению, что отныне будет во флоте два Генерал-Адмирала, Константин Николаевич и Алексей Александрович…» Мы знаем, что Константин Николаевич был самолюбив и амбициозен и поэтому тяжело переживал свою вынужденную отставку. Но шел уже 1883 год, и время как-то уже примирило его с ней. Однако был он страстным патриотом своей страны и видел, что новые назначения оправдывают самые худшие его ожидания. Он хорошо знал нового генерал-адмирала, Великого князя Алексея Александровича, а потому был уверен, что последний продолжать работу по созданию боеспособного современного флота не сможет. Вот как впоследствии оценил деятельность Алексея Александровича на посту главы морского флота знаменитый ученый-кораблестроитель А. Н. Крылов: «За 23 года его управления флотом бюджет вырос в среднем чуть ли не в пять раз; было построено множество броненосцев и броненосных судов, но это „множество“ являлось только собранием отдельных судов, а не флотом… В смысле создания флота деятельность генерал-адмирала Алексея была характерным образцом бесплановой растраты государственных средств, подчеркивая полную непригодность самой организации и систему управления флотом и Морским ведомством». После Русско-японской войны 1904–1905 годов, где русский флот потерпел тяжелое поражение, генерал-адмирал Алексей Александрович Романов вынужден был уйти в отставку с оскорбительной кличкой «князь Цусимский».
Чтобы понять истинное настроение Великого князя на коронации, необходимо обратиться к его переписке с соратниками и единомышленниками. Еще совсем недавно в письме из Парижа, куда уехал Константин Николаевич после отставки, он признавался А. В. Головнину, [24] что переживает приступы душевного смятения, «и горя, и гнева, и скорби, и озлобления, и ожесточения» от сознания своего вынужденного ухода от государственных дел. Конечно же коронация не могла не обострить этих переживаний.
«… Теперь ничему удивляться нельзя и не должно», – пишет он Кузнецовой, однако, получая сообщения о новых назначениях, не только удивляется, но и возмущается.
«Из огня да в полымя, из царства лжи – в царство тьмы, в чистую катковщину!.. Страшнее насмешки над Россией трудно себе вообразить!» – так он отреагировал в письме Головнину на назначение графа Д. А. Толстого министром внутренних дел. Он не сомневается в том, что новый министр будет «… давить, уничтожать всякое свободное слово, всякую свободную мысль», а «давление слова и мысли никогда, нигде к добру не приводили, что мы знаем не только по истории, но и по собственному опыту». Как и в том, что сейчас «само правительство воспитывает народ для революции и приготовляет, пропагандирует ее почище всяких нигилистов».
В то же время в Москве Константина Николаевича не могли не тронуть верноподданнические чувства, которые были проявлены во время коронации нового Императора простыми русскими людьми и «инородцами», его охватывает гордость за Россию, за ее многонациональную культуру: «Вообще сегодняшнее зрелище дает понятие о громадности, о величии России…»
