В свой день рождения, морозным вечером 29 января, он добрался до дома Мойеров в Дерпте. Сияющая Маша протянула ему дочку. Вряд ли он понял смысл этого жеста. Ему, которому она так верила, вверяла она сейчас самое дорогое, что собиралась оставить на этом свете.
Жуковский пробыл в Дерпте четыре дня. В доме толпились профессора, студенты, старые и новые друзья, звучали музыка, немецкая и русская речь. Потом Жуковский двинулся в путь, а Маша села писать письмо Авдотье Елагиной:
«Душа, ты можешь вообразить, каково было увидеть его и подать ему Катьку! Ах, я люблю его без памяти и в минуту свидания чувствовала всю силу любви этой святой».
В Петербурге ждали Жуковского разнообразные хлопоты и неприятности. Младшая сестра Маши Александра Воейкова («Светлана») жила теперь с мужем в Петербурге. Уезжая, Жуковский вверил ее попечению своего близкого друга Александра Тургенева. Жуковскому, уже раз «устроившему» Сашину судьбу, чудился некий их идеальный «тройственный союз» (вероятно, для защиты от гнусного Сашиного мужа Воейкова), но жизнь снова разрушила идеальные его построения. Александр Тургенев полюбил Сашу. По письмам Жуковский наблюдал, как разгоралось пламя этой любви, но ничего поделать не мог. Младшая его белёвская ученица давно превратилась в яркую, темпераментную, обаятельную женщину. Конечно, она оставалась все той же доброй, романтической, сентиментальной ученицей Жуковского, но в ней было больше живости, смелости и веселья, чем в покорной Маше. Мужчины, посещавшие дом Воейковых и в Дерпте, и в Петербурге, почти неизбежно влюблялись в Сашу, она становилась их музой, благодетельницей… Так было с юным студентом-поэтом Языковым, так было с прикованным болезнью к креслу поэтом Козловым, написавшим о ней немало растроганных строк…
Как ангел Божий низлетя,
Обитель горя посетила
И безутешнаго меня
Отрадой первой подарила.
Дочь Дмитрия Блудова Антонина так вспоминала о Саше, которую она часто видела, еще будучи ребенком:
«Молодая, прекрасная, с нежно-глубоким взглядом ласковых глаз, с легкими кудрями темно-русых волос и черными бровями, с болезненным, но светлым видом всей ее фигуры, она оставалась для меня таким неземным видением из времени моего детства, что долго я своего ангела — хранителя воображала с ее чертами».
Ангелом-хранителем была Саша и для своего садиста мужа, и для лихого Языкова, и для слепнущего Козлова. Александр Тургенев увидел в ней молодую, прекрасную женщину, и Саша не могла не откликнуться на пылкую любовь этого замечательного человека. Жуковский был не на шутку встревожен. Он заклинал Тургенева не преступать запретной черты, не омрачать их дружбы. Сделать все возможное, чтоб Саша «нисколько не была в разладе с собою». «Но и тебе надобно, — писал Жуковский Тургеневу о настигшем того чувстве, — для твоего счастия уничтожить в нем все, что принадлежит любви, а сделать из него просто чистую, возвышенную жизнь».
Тургенев надписал над этой фразой письма с горькой иронией:
«Тогда и любовь уничтожится! Жуковский судит по себе и думает, что я могу быть счастлив! Горькая ошибка!»
Тургенев и Воейков, два столь разных человека (оба, впрочем, хорошо знавшие Жуковского), написали почти ту же фразу («судит по себе»), хотя и с разным оттенком. Что она значила? Отчего Жуковский так рассердился на Тургенева? Отчего не поддержал лучшего друга? Заботился о чести негодяя Воейкова? Боялся за Сашу? Ревновал ее к другу?.. Но может, просто был все тот же страх Жуковского перед свершеньем? Перед реализацией любви? Та же его робость в отношениях с женщинами? Страх перед физическими отношениями, которые, возможно, в подсознании его ассоциировались с бедой, с насилием? Увы, в случае с нежно им любимыми сестрами Машей и Сашей (да и двадцать лет спустя — в собственном браке) страхи эти словно бы оказались напрасны.
Тургенев был обижен резкими нападками своего друга Жуковского, его как бы даже предательством. Они поссорились. Тургенев упрекал Жуковского, что, помешав их с Сашей счастью, Жуковский совершил преступление «против совести, любви и Дружбы».
«Проси у нее прощения, — писал он Жуковскому, — я знаю, что она, при всей ангельской доброте, не всегда прощать умеет… Для приличия будем по-прежнему встречаться при других и у тебя. Там, где содействие наше нужно будет для других, мы не переменимся. Прости навеки».
А летом 1822 года Александра Андреевна Воейкова родила сына. Был ли он сыном Тургенева, не берусь утверждать. Но существует тогдашнее письмо Тургенева к Жуковскому. Вот оно:
«Уведомь меня о здоровье А. А. и малютки. Я провел ужасную ночь… страдаю ужасно. Любовь к ней не умаляет угрызений совести. Кроме любви к ней ничего не было; но к ней присоединилось чувство отчаяния… ей ли меня наказывать! Кто более меня страдал за малютку? Я и теперь страдаю, и никакое будущее его совесть мою не успокоит. Скажи ей это.
Когда она едет?.. я еще не отжил для несчастья. Наказание будет. Жить с мыслью, что не мог жить для нее. Вот мое будущее. Что любил ее и едва не убил ее и того, который был у ее сердца. Малютка будет напоминать мне меня в 22-м году. Прошу со слезами у ног ее прощения».
В чем винит себя Тургенев, сказать наверняка не могу. Прошло еще немного времени, и старые друзья Жуковский и Тургенев стали делать попытки вернуть былую близость и доверие. Однако для этого, как считал Жуковский, Тургенев своему чувству к Саше должен был «дать иное направление»:
«Пора бы из этого омута по крайней мере вытащить нашу дружбу… Но то, что у тебя в сердце, несбыточное, невозможное, все будет портить, и мы, достойные друг друга, будем только рознить сами себя с собою».
По возвращении в Петербург Жуковский поселился вместе с Воейковыми на Невском, напротив Аничкова дворца. «Теперь мы вместе с Сашей, — писал Жуковский Авдотье Елагиной, — хотим кое-как строить спокойное деятельное (если уж нельзя счастливого) chez-soi».
У Жуковского был теперь семейный дом и даже литературный салон, один из самых престижных в столице. Привлекаемые и нынешним авторитетом Жуковского, и прелестью хозяйки салона Саши-«Светланы», и старыми дружескими отношениями, бывали здесь видные литераторы и другие петербургские знаменитости — Карамзин, Крылов, Федор Глинка, Гнедич, Козлов, Плетнев, Греч, Левушка Пушкин (а позднее и брат его Александр), братья Тургеневы, Булгарин. Бывали музыканты, композиторы, художники. Хозяину дома было в ту пору под сорок, и впервые побывавший у него в гостях, совсем еще молодой тогда Иван Сергеевич Тургенев оставил такое его описание:
«Лицо его, слегка припухлое, молочного цвета, без морщин, дышало спокойствием; он держал голову наклонно, как бы прислушиваясь и размышляя… тихая благость светилась в углубленном взгляде его темных, на китайский лад приподнятых глаз, а на довольно полных губах постоянно присутствовала чуть заметная, но искренняя улыбка благоволения и привета. Полувосточное происхождение его… сказывалось во всем его облике».
