— Все сорочье гнездо в сборе… — прохрипел он. — Не хватает только милой мамашечки…
Саша, как ужаленная, вскочила со своего места. Подбежав к нему, она затопала ногами и, не замечая матушки, которая только что вошла и стояла позади Савельева, начала выкрикивать во весь голос:
— Как вы смеете в нашем доме поносить матушку? Вас все здесь ненавидят за то, что вы замучили сестру. Мне стоит только слово сказать, и наши крестьяне свяжут вас и бросят в озеро!
Савельев был так ошеломлен этой выходкой, так испугался неожиданного окрика сестры, что только бормотал какие-то несвязные слова и стоял, как шкодник, растерявшийся и струсивший перед своим учителем.
— Как вы смеете командовать в нашем доме? — продолжала кричать на него Саша. — Здесь хозяйка одна — моя мать! Как вы смеете запрещать Нюте сидеть с ее родными сестрами? Она останется с нами, а вы — прочь отсюда, прочь сию же минуту! — И Саша резким жестом указала ему на дверь.
Весь съежившись, с трясущимися челюстями, шатаясь, точно пьяный, Феофан Павлович побрел к двери. Когда мы остались одни, матушка стала хвалить Сашу за то, что она дала отпор "наглому негодяю" — так называла матушка теперь своего зятя. Все были довольны, что хоть на короткое время отвоевали Нюту. Никто не подозревал о том, какие последствия мог иметь этот поступок.
Разговор наш был прерван известием, что за Сашей приехали. Взяв необходимые вещи и простившись с нами, Саша уехала к Лунковским.
Вечером, когда мы садились за стол, Нюта прислала сказать, что она уже легла и не хочет есть, а Феофан Павлович приказал принести ужин в свой кабинет.
Занятая своими мыслями, матушка не обратила внимания на это. Отъезд Саши, видимо, расстроил ее.
Вдруг далеко за полночь, когда мы уже спали, раздался выстрел, а за ним пронзительный, нечеловеческий крик.
Мы вскочили с постелей, ничего не понимая. Матушка дрожащими руками зажгла свечу и бросилась в залу. Я, конечно, побежала за ней.
При слабом свете свечи мы увидели Нюту, лежавшую на полу без чувств. Рядом стоял на коленях ее и пытался поднять ее, а в нескольких шагах от них валялся пистолет.
_ Убийца! Палач! — закричала матушка в исступлении, кинувшись на Савельева с поднятыми кулаками.
Он бросился бежать в другую комнату, а матушка с Дуняшей подняли сестру и понесли ее на кровать в нашу спальню.
Трудно описать отчаянье матушки. Она упала на колени перед Нютой, рыдала, ломала руки, называла то себя, то Савельева убийцей, осыпала сестру самыми нежными, ласковыми именами, клялась отомстить за нее и сгноить "его" в тюрьме.
Между тем выяснилось, что раны никакой не было. Савельев, по-видимому, промахнулся — сестра просто лежала в глубоком обмороке. Матушка давала Нюте нюхать спирт, мочила ей голову. Но ничто не помогало.
Были призваны на помощь все бабы, спавшие на кухне: они суетились, давали советы, жгли на свече тряпки, подносили их к носу сестры, совали ей пальцы в рот, щекотали подмышками, приподнимали ей то голову, то ноги, — но все было напрасно.
Наконец после долгих наших усилий Нюта пошевелилась и открыла глаза. Крик радости, похожий больше на стон, вырвался из груди матушки. Покрывая поцелуями лицо и руки дочери, она осторожно стала расспрашивать ее о случившемся.
Но, как ни старалась матушка, она не могла добиться ответа. Нюта едва шевелила губами, и крупные слезы медленно ползли по бледному ее лицу.
Когда сестру раздевали, чтобы уложить в постель, Дуняша указала на синяки и кровоподтеки на ее теле. Матушка снова пришла в отчаянье и стала допрашивать Нюту, что это означает. Но та молчала. Тогда, обливаясь слезами, матушка бросилась на колени перед образом и в каком-то исступлении выкрикивала:
— О господи! За что караешь ее? Она совсем еще дитя! Убей его, кровопийцу! Порази меня! Я, я одна виновата во всем!
Затем она села у кровати больной и, заклиная ее всем святым, умоляла объяснить ей, что означает ее обморок, этот выстрел и синяки на ее теле.
Теперь в комнате, кроме нас троих, никого не было. Дуняша побежала ставить самовар, чтобы напоить сестру горячим чаем. Я тихо сидела, прижавшись к коленям матери, боясь пошевельнуться, чтобы не пропустить ни одного слова, сказанного Нютой.
Глотая слезы, и с таким трудом, точно каждое слово ей приходилось вытягивать из себя клещами, Нюта рассказала матушке следующее.
С первого же дня муж ее понял, что она не может его полюбить, поэтому его злило, если она проявляла любовь и ласку к своей семье. Ревнуя ее к матери и сестрам, он выходил из себя, когда заставал ее в оживленной беседе с кем-нибудь из нас. Он запрещал ей заботиться о младших сестрах и мечтал оторвать ее от семьи. Подозрительный и мрачный, он всегда приставал к ней с расспросами, о чем говорила она со своими, почему улыбалась. Если она была печальна, ему казалось, что она жалуется на него родным, если была весела, то он думал, что она вместе с нами смеется над ним. Поэтому он ходил за ней следом, постоянно ворча и злобствуя, подозревая ее на каждом шагу во лжи. Сначала он только бранил ее, но в последнее время стал часто бить ее и тиранить. Выведенный из себя скандалом с матушкой и Сашей, он набросился на нее, но ей удалось увернуться и убежать в залу. Он кинулся за ней и выстрелил, но в зале было темно, и он промахнулся.
Хотя матушка то и дело с ужасом повторяла: "Да ведь он сумасшедший", но ей и в голову не приходило, что он действительно был сумасшедшим…
Весь этот день Нюта провела на нашей половине. Вечером было явился Савельев, но матушка не впустила его к ней. Запальчиво и резко она перечисляла все вины зятя и. выкрикивала даже то, о чем Нюта просила ее не проговориться ему. Она называла его палачом, убийцей, проклинала его, грозила, что за выстрел посадит его на цепь, сгноит в тюрьме, подаст на него жалобы властям.
Савельев не только не оправдывался, но не проронил ни одного звука. Когда же матушка наскакивала на него и, глядя в упор, начинала крикливо бранить его, он сильно пугался и пятился к двери.
Прошло несколько дней. Савельев присмирел. Нюта оправилась и успокоилась. В это же время пришло известие, что у Савельева умер отец. Каждый день теперь Савельев стал ходить в родительское поместье, чтобы привести в порядок свое крошечное хозяйство. Как он устраивал свои дела, никто его об этом не спрашивал. Мы слыхали, что он сдал все хозяйство в аренду за несколько десятков рублей в год. От распродажи имущества своего отца он выручил около сотни рублей, к тому же получил арендную плату вперед. Эта удача сделала его не надолго более спокойным. Когда он снова явился за женой, ей ничего не оставалось, как вернуться к нему.
