главной мысли» [537]. Более того, Веселовский, по словам Богословского, настолько увлекается делопроизводственными документами, что начинает писать языком дьячков. Негативную реакцию вызвала и нарочитая «неконцептуальность» монографии: «…Способность нашего автора вживаться в приказную обстановку XVII века нередко мешала ему усвоить более высокую точку зрения и более широкий взгляд на исследуемые явления, и он смотрит на них сквозь узенькое оконце приказной хоромины XVII века» [538]. И еще: «Сопоставляя исследование г. Веселовского с актами, которые он присоединяет к исследованию в виде приложений, можно сказать, что обеим этим работам автор дает неправильное взаимоотношение. На самом деле не акты писцового дела служат приложением к книге, а книга… имеет значение комментариев к изданным актам писцового дела» [539].
Здесь уместно вспомнить, что для старшего поколения Московской школы свойственно стремление к построению концептуальных исследований, о чем говорилось выше. Работы нового поколения (а в таком же ключе уже была во многом написана книга Готье, будут написаны монографии А.И. Яковлева и первые статьи С.В. Бахрушина) в противоположность старшим коллегам отличались высокой концентрацией фактического материала, часто в ущерб доступности материала, повышенной фундированностью и предельной осторожностью выводов. Сравнение книги Веселовского с работами Богословского – наглядное тому подтверждение. Например, исследование последнего об областной реформе Петра I [540] предваряется высоко концептуальной первой главой, где автор сразу расставляет все точки над i. Да и архивных источников в работе Богословского не в пример меньше, и играют они зачастую иллюстративное значение. Таким образом, полемика двух историков имеет не частный характер, а является «столкновением» двух принципов научно-исторической работы.
Справедливости ради надо отметить, что рецензия Богословского вызвала осуждение в научном мире. Даже в душе согласные с ним историки считали, что нельзя критиковать за структуру исследования, а критика должна быть по существу. Наглядную картину дает переписка Веселовского с другими историками. М.А. Дьяконов писал о «срамной критике Богословского» [541]. Мягко осудил его позицию и С.Ф. Платонов, назвав ее не совсем ясной [542]. А.Е. Пресняков назвал поступок Богословского «странным» [543]. А.И. Заозерский выразился резче: «Статья [Богословского. – В.Т.] громко свидетельствует, что автор плохо владел собой, когда писал ее. Удивительное несоответствие между тоном и содержанием! Критик гремит по поводу недочетов технического свойства и в то же время отрывочными указаниями или просто намеками, должно быть против воли, дает почувствовать читателю, что речь идет о работе огромной ценности» [544]. Киевский историк А.М. Гневушев призывал Веселовского отнестись спокойно к критике, объясняя ее боязнью конкуренции со стороны Богословского [545]. Вскоре появилась положительная рецензия А.А. Кизеветтера, представлявшего круг коллег и друзей Богословского, что способствовало разрядке ситуации, поскольку стало ясным, что не все представители старшего поколения резко против книги. Кизеветтер утверждал: «Глубина детального анализа каждого входящего в тему вопроса соперничает здесь с широтой научного кругозора исследователя» [546]. Он признавал огромное значение монографии для последующего развития социально-экономической истории.
Сам Веселовский был раздосадован и уязвлен рецензией Богословского. Надо отметить, что он был, с одной стороны, очень амбициозным человеком, а с другой – очень ранимым. В письме М.А. Дьяконову он писал, что «считает себя вынужденным ответить», а если ему не дадут трибуну в московских журналах (видимо, Веселовский считал эту «акцию» спланированной), то напечатает ответ в одном из петербургских, хотя понимает, что это «не улучшит отношений между Москвой и Петроградом» [547]. По его мнению, «статья г. Богословского настолько несправедлива, топорна, тенденциозна и бестактна, что я лично ею совершенно не затронут, и отвечаю [в ответной статье. – В.Т.] совершенно спокойным тоном на тему главным образом о задачах и приемах ученой критики» [548].
Его публичный ответ не заставил себя ждать. В нем историк указывал на некорректность прозвучавшей критики. Он писал: «…В статье г. Богословского мы не найдем обычного содержания ученых рецензий: ни критики и оценки содержания и выводов моей книги, ни оценки моих методов и приемов исследования, ни указаний на научную ценность многочисленных и разнородных источников, в значительной степени новых, которые положены в основу моей работы» [549]. В том же номере «Исторических известий» была напечатана и заметка Богословского [550], где он, в конце концов, призывал закончить полемику. Видимо, на это решение повлияло и неофициальное давление со стороны научного сообщества.
Другие рецензии были в целом положительными. Б.Д. Греков подчеркивал, что «выводы автора кажутся совершенно неизбежными и убедительными». Он отметил «изобразительность и ясность изложения» [551]. Наиболее обстоятельную рецензию написал М.А. Дьяконов, в частной переписке давно отмечавший, что некоторые выводы Веселовского вызывают у него возражения. В отзыве автор признавал, что «исследование… является, бесспорно, весьма важным приобретением русской исторической науки последнего времени» [552]. Главной заслугой автора он считал введение в научный оборот массы нового материала. Заочно полемизируя с Богословским, он писал, что большой объем исследования обусловлен этой самой массой новых документов [553]. В то же время Дьяконов не согласился с тезисом Веселовского о том, что в работе по первоисточникам не нужен историографический раздел. В содержательной части рецензент возразил автору в вопросе о постепенном исчезновении посильности обложения [554]. Тем не менее, подводя итоги, Дьяконов писал: «…Каковы бы ни были сомнения читателей… они ни в какой мере не колеблют высокого научного интереса и научной важности этого труда» [555]. Более критично петербургский историк выступил через несколько лет в статье, посвященной истории изучения «живущей четверти» в русской исторической литературе [556]. В работе он вновь подчеркнул, что Веселовский ввел в научный оборот большое количество нового архивного материала. Тем не менее он не согласился с точкой зрения автора «Сошного письма» о том, что «живущая четь» не является особой окладной единицей. Во взгляде Веселовского на данную проблему Дьяконов отметил непоследовательность и неопределенность, указав, что «его категорическое утверждение в значительной мере ослабляется его же собственными существенными оговорками и отступлениями» [557]. Сам Дьяконов присоединился к точке зрения П.Н. Милюкова, который считал, что под старым названием «живущая четь» существовала особая окладная единица, которая отражала уже подворное обложение. «В итоге нельзя не признать, что хотя С.Б. Веселовскому удалось осветить ряд подробностей в истории живущей или дворовой чети, но основной вопрос об условиях ее возникновения остается по-прежнему столь же спорными каким он стоял до появления исследования о „Посошном обложении“, а мнение его о дворовой чети… в основе его совершенно ошибочным», – заключал автор статьи [558].
Рецензию написал, но не опубликовал Яковлев [559]. Возможно, причиной тому было то, что он, учитывая негативный отзыв Богословского, тактично
