в свое время книга В.О. Ключевского «Боярская дума древней Руси». Возможно, этому помешало неспокойное время.
Монографии Готье и Веселовского стали важнейшим событием в научном мире. Дополняя друг друга и одновременно построенные на противоположных концепциях, они надолго стали ориентирами в исследованиях социально-экономической истории XVII в. Неоднозначной была оценка книг последующими специалистами. Более «счастливую» судьбу имел труд Готье. В 1937 г. вышло ее переиздание. В фундаментальной «Русской историографии» Н.Л. Рубинштейн оценивал ее как исследование с широкой документальной базой, сконцентрированное на анализе социально-экономических проблем, несмотря на давление «юридической схемы Ключевского» [579]. В «Очерках истории исторической науки в СССР» Л.В. Черепнин утверждал, что «многие наблюдения Готье прочно вошли в историческую науку» [580]. Ленинградский историк А.Л. Шапиро также отметил положительную роль монографии Готье в историографии: «Значение книги Готье заключается в том, что главное внимание здесь уделялось народному, а не государственному хозяйству Руси XVII в. Это был первый капитальный труд, в котором вопросы развития землевладения и сельского хозяйства в важнейшем центральном районе страны рассматривались на протяжении всего предшествующего петровским реформам столетия» [581]. Среди современных специалистов по экономической истории и исторической географии авторитет работы Готье также по-прежнему высок: «До сих пор, – утверждает М.Ю. Зенченко, – наши знания по историческому районированию базируются на работе Ю.В. Готье» [582].
Меньше лавров досталось исследованию Веселовского. Так, Г.Е. Кочин упрекал Веселовского в излишнем скептицизме в отношении писцовых книг [583]. Даже поклонник таланта Веселовского, А.А. Зимин, признавал, что книга получилась сумбурной [584]. В учебном пособии под редакцией В.Е. Иллерицкого и И.А. Кудрявцева в разделе, написанном И.К. Додоновым, говорилось, что «все обширное исследование Веселовского вращалось вокруг формально-юридических приемов… Он намеренно не затрагивал вопроса о том, как в писцовых книгах отражались социально-экономические отношения» [585]. Поддержал эти мнения и А.Л. Шапиро: «„Сошное письмо“ написано довольно бессистемно и лишено сколь-нибудь серьезных обобщений» [586]. Суровой критике подверглась и сама источниковедческая концепция писцовых книг, предложенная историком. В полемической статье Л.В. Милов, подробно рассмотрев «Сошное письмо», отметил ряд серьезных недостатков. Так, он указал на то, что мысль Веселовского об относительности данных писцовых книг строится в основном на данных по черносошному Северу, в то время как рассмотрение всех регионов дает значительно более адекватную картину [587]. Не согласился современный историк и с трактовкой многих исторических терминов в работе мэтра. Подводя итог, Милов писал: «Слов нет, проверять источник можно и нужно, но вместе с тем необходимо уяснить, что в основу писцовых описаний был положен формальный объективный критерий (площадь земли) и именно данное обстоятельство делает этот массовый источник в целом вполне приемлемым объектом статистической обработки» [588]. Таким образом, в современной исторической науке победила точка зрения, идущая от Рожкова и Готье, о репрезентативности писцовых книг как исторического источника.
Стоит задаться вопросом, почему судьба фундаментальной монографии Веселовского оказалась столь неоднозначной. Думается, причина лежит не только в тех чисто научных недостатках, которые в ней, безусловно, были, но и опять-таки в архитектонике текста исследования. Если Готье сразу, путем использования методов статистики, обозначил экономический характер своего исследования, то работа Веселовского была построена по иному принципу, внешне более «старомодному». Он сознательно отказался от статистической обработки полученных данных, что вытекало, с одной стороны, из его концепции писцовых книг как недостоверного источника, а с другой – отвечало его стремлению описать историческую действительность во всей ее сложности, в то время как применение метода средних чисел неизбежно подталкивало бы к упрощению. Такой подход привел к убеждению советских историков в том, что историк пользуется историко-юридическими методами исследования. Между тем во многих местах работы Веселовского вопросы экономики занимают превалирующее значение (сказывалось и лучшее знание политэкономии, полученное на юридическом факультете). Вызывает возражение и мнение о Веселовском как историке, изучавшем только юридическую сторону вопроса, не вдаваясь в реальные социально-экономические отношения в обществе. Данный постулат легко опровергается тем фактом, что историк не удовлетворился анализом только законодательных актов, а провел тщательное исследование архивных источников на предмет соответствия буквы закона реальному положению дел. Такой ракурс исследования отличал собственно историков от историков-юристов, хотя в начале XX в. их позиции и сблизились. Видимо, повлияло на указанные оценки и то, что Веселовского активно критиковали в 1940–1950-е гг. во время кампании по борьбе с «буржуазным объективизмом» именно как историка, игнорирующего реальный социально-экономический процесс в угоду формально-юридическому подходу. Данные оценки «перекочевали» в последующую историографическую литературу.
3. Исследование Ю.В. Готье «История областного управления в России от Петра I до Екатерины II»
После защиты магистерской диссертации Готье продолжил активную работу не только в области музейного дела и собственно научно-исторических исследований, но и в сфере археографии. Он читал в Московском университете курс по русской истории. Как лектор Готье, по воспоминаниям современников, не блистал [589]. Н.М. Дружинин, в будущем известный историк, писал в своем дневнике: «Чувствуется в нем солидное знание, его лекции для меня будут полезны» [590].
До нас дошла студенческая литография, хранящаяся в Российской государственной библиотеке, курса русской истории, читанного в 1906/1907 гг. При ближайшем рассмотрении становится очевидной зависимость лекций Готье от «Курса русской истории» Ключевского. Молодой историк старался во всем следовать своему учителю, по сути, прочитав сокращенную версию курса учителя до XVI в. В этом смысле ничего оригинального курс не привносит. Видимо, поэтому Готье никогда не включал его в список своих публикаций. Тем не менее, интерес представляет введение, где историк, в значительной степени следуя Ключевскому, описал свое понимание сущности исторического знания.
Он признавал, что история может изучать как индивидуальные явления, так и закономерности. Хотя второе – это задача социологии, которую Готье рассматривал как высшее знание [591]. При этом знание истории – непременное условие успешной работы социолога. Правда, в отношении русской истории ученый высказывал традиционный для своего времени научный пессимизм, считая, что процессы, проходившие в русском обществе, примитивны, поэтому не могут быть очень ценным материалом для социологических обобщений [592]. Но при этом он признавал, что «изучение самого исторического процесса данного народа, т. е. установление непрерывной цепи событий, составляющих этот процесс, может являться и самостоятельной целью» [593]. Заметим, что автор, рассматривая исторический процесс как непрерывную цепь событий, последовательно следует принципу историзма. Изучение истории России, по мнению лектора, представляет интерес для понимания развития страны, для осмысления настоящего. При этом, в понимании Готье, задача историка – только описывать исследуемые процессы [594]. Таким образом, несмотря на признание связи истории и социологии, Готье отходит от идей, заложенных его учителем Ключевским, о синтезе
