Каждый же, кто это делал, знает, что подобное упражнение столь же утомительно для магнетизера, как и для магнетизируемого.
Я привел некоторые факты, уже известные читателям, но они были встречены с полным недоверием.
— Я поверю в магнетизм лишь в случае, если, например… — сказала мне мадам Д. и стала выискивать что-нибудь, по ее мнению совершенно невозможное, — вы усыпите мою дочь Мари.
— Позовите мадемуазель Мари, усадите ее за стол, дайте ей печенье, а также что-то из фруктов. П ока она будет есть, я постараюсь ее усыпить.
— Тут нет никакой опасности?
— Для чего?
— Для здоровья моей дочери.
— Никакой.
Ребенка позвали, дали ей бисквит и сливы, велели съесть это за столом.
Ее место было рядом со мной, слева. За столом беседа продолжалась, как будто ничего особенного не готовилось. Я же молча протянул руку за головой девочки и сконцентрировался на желании усыпить ребенка. Через полминуты она прекратила всякое движение и, казалось, погрузилась в созерцание сливы, которую собиралась поднести ко рту.
— Что с тобой, Мари? — спросила у нее мать.
Ребенок не ответил — она спала. Сон пришел так быстро, что я и сам не поверил.
Я положил на спинку стула ее голову, не дотрагиваясь до нее.
Лицо девочки являло собою символ абсолютного покоя. Я провел рукой перед ее глазами, снизу вверх, с намерением открыть ей глаза. Глаза открылись, зрачки устремились кверху, открыв тонкую перламутровую полоску снизу — ребенок был в трансе. В этом состоянии веки не испытывают необходимости мигать. Можно сколь угодно близко подносить предметы к глазам — мигание все равно не наступит.
Моя дочь набросала еще один, ее портрет. На втором рисунке надо было только подрисовать крылья, и тогда рисунок становился похожим на этюд с одного из самых прекрасных ангелов Джотто или Перуджино.
Ребенок был в трансе. Оставалось выяснить, заговорит ли она.
Простое прикосновение моей руки к ее руке вернуло девочке голос; легкое приглашение подняться и походить возвратило ей движение. Только голос был жалобный и монотонный. Однако движения были больше похожи на движения автомата, чем живого создания. С открытыми или закрыты — ми глазами, вперед или назад, она шагала одинаково прямо и с абсолютной уверенностью. (Спешу выразить свое удивление, свое восхищение и потрясение тем, как точно, полно, ясно, убедительно этот писатель, которого невежды или легковерные люди считают символом несерьезности либо вранья, на самом деле как замечательно, лучше любого врача, Дюма описывает разные проявления сомнамбулизма, и особенно так называемый взгляд сомнамбулы. Эти описания достойны войти в учебники гипнотерапии… — М. Б.).
Я начал с того, что изолировал девочку, с этого момента она слышала лишь меня и отвечала только мне. Голоса отца и матери перестали доходить до нее; простое мое желание, выраженное бессловесно, одним только жестом, возвращало ребенку способность общаться с тем лицом, которое я желал ей в собеседники. Я задал ей несколько вопросов, на которые она ответила точно, четко, разумно.
Ее дяде пришла в голову одна мысль, и он попросил меня:
— Поспрашивайте ее о политике.
Повторяю: девочке было одиннадцать лет, то есть все политические вопросы были ей совершенно чужды. Почти в одинаковой степени она не представляла себе ни названия явлений, ни имена людей.
Я скрупулезно воспроизвожу протокол этого сеанса чудес, ни в малейшей степени не веря в предсказания, сделанные ребенком, предсказания, которые, как я вижу, как признаюсь себе с большим огорчением, все же исполняются. Появление способности к этим пророчествам я отношу к лихорадочному состоянию, вызванному воздействием на мозг девочки с помощью магнетизма. Я сохраняю форму диалога и все те слова, которые использовались во время сеанса магнетизма.
— Каково общественное устройство в нынешнее время, дитя мое, в стране, в которой мы живем?
— У нас, мсье, республика.
— Можете ли вы сказать, что такое республика?
— Это равное распределение прав между всеми людьми, которые составляют народ, без различия сословия, рождения, условий жизни.
Изумленные таким началом, мы переглянулись; ответы давались без малейшего колебания, как если бы она заранее их выучила наизусть.
Я повернулся к матери:
— Пойдем ли мы дальше, мадам?
Она онемела, она остолбенела…
— О, бог ты мой! Я опасаюсь, что отвечать на подобные вопросы, настолько превышающие уровень ее возраста и сознания, будет для нее слишком утомительно. Кроме того, признаюсь, — добавила она, — что ее манера отвечать ужасает меня.
Я повернулся к ребенку:
— Утомляет ли вас магнетический сон, Мари?
— Ни в коей мере, мсье.
— Вы уверены, что сможете легко ответить на мои вопросы?
— Несомненно.
— Однако эти вопросы не из тех, что обычно задают детям вашего возраста.
— Господь позволяет мне их понять.
Мы вновь переглянулись.
— Продолжайте, — сказала мать.
— Продолжайте, — с любопытством сказали все присутствующие.
— Сохранится ли теперешнее общественное устройство?
— Да, мсье, оно продлится несколько лет.
— А кто его укрепит: Ламартин или Ледрю-Роллен?
— Ни тот, ни другой.
— Будет ли у нас президент?
— Да.
— А после этого президента кто у нас будет?
— Генрих V.
— Генрих V?.. Разве вы не знаете, дитя мое, что он в изгнании?
— Да, но он вернется во Францию.
— Как это — вернется во Францию? Силой?
— Нет, с согласия французов.
— Ас какой стороны он въедет во Францию?
— Через Гренобль.
— Придется ли ему сражаться, чтобы войти?
— Нет, он приедет из Италии; из той страны переберется в Дофине, и однажды утром скажут: «Генрих V в цитадели Гренобля».
— Так, значит, в Гренобле есть цитадель?
— Да, мсье.
— Вы ее видите?
— Да, она на холме.
— А город?
— Город внизу, в глубине.
— Есть ли река в городе?
— Их даже две.
— Вода в них одинакового цвета?
— Нет, одна река белая, другая зеленая.
Мы переглянулись с еще большим удивлением, чем в первый раз. Дело в том, что Мари никогда не бывала в Гренобле. Мы не знали также, известно ли ей — в нормальном состоянии — название столицы Дофине.
— Вы уверены, что герцог Бордоский именно в Гренобле?
— Настолько, как если бы его имя было написано тут. — И она показала на свой лоб.
— Каков он из себя? Опишите его поподробнее.
— Среднего роста, довольно полный, шатен, синие глаза, волосы подстрижены так же, как у ангелов мадемуазель Мари Дюма.
