Короче, через 15–20 минут получили мы разрешение. А Колесникову уже доложили, что Эпштейн вообще оборзела. Но он меня поддержал:
– Она правильно потребовала.
Такая же телеграмма за подписью Берии (он курировал танковые заводы) поступила на заводы: «Во исполнение недогруза вам будут подавать от трех до четырех платформ сверх суточной нормы». Директора заводов, генералы, схватились за головы и – к начальнику дороги:
– Кто тебя просил? Почему мы от Берии получаем такую телеграмму?
Начальник дороги удивился:
– Я с Берией не разговаривал.
– А кто разговаривал?
– Не знаю. Спросите у Берии.
Начальник отделения тоже понял ситуацию:
– Я с Берией не разговаривал.
– А может, с Кагановичем?
– Нет. И с Кагановичем не разговаривал, – открестился Колесников. Потом он собрал всех и сказал:
– О звонке Кагановича никто не должен знать. Забудьте. И кто с ним разговаривал, забудьте.
Уборщица услышала и мне сообщила:
– Роза, тебя будут расстреливать.
– За что?
– За то, что с Кагановичем разговаривала и сказала ему про платформы.
Я призадумалась: а почему этот разговор стал таким значимым? Но меня тоже предупредили: никогда никому не говори о звонке Кагановича, что ты ему говорила и о чем он тебя спрашивал. Я никому и не рассказывала. Только генералы все равно трясли начальника отделения. Это я от Зиновия знала.
– У нас-то еще ничего, мы ремонты делаем. Двадцать пять танков суточная норма. А вот у танкостроительного завода большой недогруз. Как они будут восполнять? – риторически спрашивал Зиновий, в то время работавший главным инженером на танковоремонтном.
– Это их дела, – отвечала я с деланным равнодушием.
– Роза, а кто же все-таки доложил Берии?
– У нас что, есть телефон Берии? Наверное, кто-то по военной линии доложил.
Но Груне я призналась. Ведь этот разговор с Кагановичем для меня стал настоящим событием, запомнившимся на всю жизнь.
А осенью 1945 года меня направили на учебу в ускоренный институт железнодорожников в Люботино (кстати, создание этого института тоже заслуга Кагановича). Учеба там была делом нелегким, потому что за год мы должны были усвоить такой объем знаний, на который в нормальном вузе отводится три года.
Жили мы вдвоем с однокурсницей Тасей на квартире у хозяйки, вернее, в частном доме. В свободное время, хоть его и немного выпадало, я любила гадать на картах. Это цыгане меня на учи ли в зерносовхозе «Горняк». Всерьез это занятие не воспринимала. Считала развлечением. Но моя соседка Тася сделала вывод, что гадание может приносить нам вполне ощутимый приварок. У многих тогда мужья да сыновья с фронта не вернулись. И все хотели получить хоть какую-то надежду. Просили погадать. А Таська стала с них плату требовать. Мол, почему Розка вам должна за так гадать? Вы ж цыганке ручку золотите? Кого яблок попросит принести, кого сальца. И когда я пробовала возмущаться, то она мне про Груню напоминала:
– Ты ж сестре хочешь помочь?
А Груня в то время самогон на продажу гнала, и ей хмель требовался. А взять его в Харькове негде. В селе же у одной бабки этого хмеля было – завались. Вот Таська ей и говорит:
– Хочешь про сына узнать? Давай хмеля.
А от сына вестей с начала войны не было – думали, летчик погиб в самом начале войны. Много их тогда пропало без вести. Но мать ждала и надеялась. А потому согласилась, только поинтересовалась:
– Та зачем вам хмель?
Таська наплела ей с три короба про его лечебные свойства. Бабка поверила.
– Идите, – говорит. – Рвите сколько хотите.
Мы набрали целую торбу.
Пришла женщина вечером на сына своего гадать. Я карты разложила. Вижу – гость на пороге.
– Иди, – говорю, – бабка, домой, ставь пироги – утром сын в окно постучит.
– А хиба ж вин в окно? – спрашивает. – Шо ли дверь у хату забыв?
– Ну, не знаю, про то карты не говорят.
Поахала та и – домой бежать. А я спать легла – утром на занятия. А занимались мы очень напряженно, чтобы институтскую программу за три года пройти. Так я дома, повторяя записанное на лекциях, голову мокрым полотенцем стягивала, чтоб не лопнула от такого объема знаний. Сидим на занятии. Вдруг слышу, за окном детский голосок меня зовет:
– Роза! Беги до хаты, тебя кличут.
Не стала я обращать внимания. А Таська выскочила после пары и домой побежала, узнать, в чем дело. Прибегает, а у соседки в саду столы накрыты с разносолами. Оказывается, и впрямь к ней сын приехал. Таська – бежать до меня.
– Идем скорей!
Не пошла я, досидела последнюю пару. А дома стала заново конспектировать пройденный материал, поскольку не скажу, что учеба мне легко давалась на вечно голодный желудок. И тут бабка со своей радостной вестью приходит:
– Роза, пидем до нас. Там мой Мишка приихал.
– Не, не пойду. У меня голова болит, – показываю на обмотанную полотенцем башку.
– Та ты хмелю возьми, он уси болести лечит! – посоветовала соседка. – Таська ж говорила.
Но я упорно отказывалась. Неудобно было идти в чужой двор да за стол садиться. Чтоб все пальцами показывали – вот она, гадалка. Какая я, на хрен, гадалка? Комсомолка, активистка, студентка.
И тут в дверь постучались. Вошел мужчина, молодой, круглолицый, невысокий, плотный с приятной улыбкой. Спрашивает:
– Вы и есть та самая гадалка Роза?
– Я и есть.
– А на цыганку не похожа.
– Я и не цыганка.
– А я Михаил. Сын вашей соседки.
– Что ж вы за всю войну матери ни одной весточки не прислали? Она ж с ума сходила.
– А я там служил, откуда вестей не подают.
Оказывается, служил Михаил в полку бомбардировщиков, которые летали бомбить Берлин еще в самом начале войны, в 1941 году. И все летчики этого полка находились в обстановке полной секретности. Ни о каких весточках родным и близким не могло быть и речи. Только после войны их рассекретили. Вот Михаил и явился сам. Но я-то как это в картах разглядела?
По выходным из Люботино, как всегда, я ехала в Харьков к Груне, везла что-нибудь из продуктов. Сама, бывало, недоедала, а ей старалась помочь. Ведь у Груни с Володей уже было двое детей. В конце войны Витя родился. И вот приезжаю однажды, вижу, у сестры лицо все синее. Спрашиваю:
– Что случилось?
– В погреб полезла, – говорит, – а там лестницы не оказалось. Упала прямо лицом на бочку.
Через год опять как-то заглянула к Груне в гости, а у той опять лицо – сплошной синяк.
– А это, – говорит, – на базар поехала в кузове грузовика. Там бочки стояли. Машина резко затормозила…
– И ты опять лицом на бочки полетела? – спрашиваю. А сама уже заподозрила неладное.
– Хорошо еще из кузова не вылетела, а то бы разбилась, – продолжает сестра.
