– Помню! «Общество? Вот что я ненавижу! Оно все повышает требования к личности, но не дает ей возможности развиваться правильно, без препятствий… Человек должен быть гражданином прежде всего! – кричало мне общество в лице моих товарищей… Я был гражданином… черт их возьми… Я не хочу, не обязан подчиняться требованиям общества! Я – личность! Личность свободна…» Пьесу я знаю почти наизусть, а такие гвоздевые места тем более…
– Кто это тут объявляет себя личностью? И почему личность должна быть свободной? – Серов давно ждал случая вмешаться в разговор двух его друзей, но они так увлеклись, что не слышали приглашений к обеду, а посему Валентин Александрович вышел их искать. Коровин и Шаляпин не заметили, что далеко уж ушли от дома.
– Ты знаешь, Костя, не пойму я, что же происходит. Ты говоришь, я чувствую в твоих словах много правды, а Горький начнет, тоже со многими его высказываниями и мыслями я согласен. Порядки у нас действительно полицейские, терпеть их не могу, все во мне протестует, когда сталкиваешься с властями, которые доводят порой человека до дна жизни… Вот что пугает…
– Смотрел я это ваше «дно жизни», – включился в разговор Серов.
Друзья повернули в сторону дома, откуда уже раздавались приглашающие крики.
– Сложное отношение к этой пьесе и спектаклю. Автор собрал в кучу босяков, пьяниц, шулеров, девиц легкого поведения… и заставил их произносить авторские монологи о тягостях жизни. Есть ли такие люди в жизни? Ну конечно. Но только до Горького никто не воспевал босяков, растерявших в картах и пьянке свою честь, совесть и вообще человеческое достоинство. И я им должен сочувствовать? За что? Я полностью согласен с теми, кто резко отрицательно относится к босякам Горького. Скучно становится, когда десять философов в босяцких отрепьях вещают на темы о правде, счастье, жизни и смерти. Смотришь и видишь, как сгущается вокруг тебя атмосфера ругани, кровопролитий, стонов и воплей. Это не пьеса о жизни, о наших бедах, а просто какая-то квинтэссенция босячества. Не я это сказал, но полностью согласен с этими резкими мыслями и оценками…
– Антон прав! Я с ним согласен, – поддержал Серова Коровин. – Все усилия театра выдвинуть «На дне» в новаторские спектакли вскоре покажутся бесплодными, драма Горького очень скоро сойдет со сцены. Ее вряд ли удержит даже спрос публики на босяка..
– Ну что? Так уж ничего хорошего нет в этой пьесе? – Шаляпин до конца оставался верен своему другу, своим собственным ощущениям и оценкам. Шаляпин явно был недоволен ходом разговора; впервые он услышал столь резкую критику творений друга, которому просто поклонялся со всей открытостью своей души.
– И не только мы так думаем, многие из твоих близких, но все знают о твоей привязанности, а потому не заговаривают с тобой о Горьком, – сказал Коровин.
– А кто? Можешь сказать?
– Теляковский сочувственно передавал мне свой разговор с Плеве. Говорил, конечно, о спектакле «На дне». И Плеве решительно заявил, как рассказывал Владимир Аркадьевич, что считает невозможным допустить на императорской сцене постановку этой пьесы. Горького он считает человеком опасным – главарем партии недовольных революционеров, причем показал фотографию, на которой снята группа под председательством Горького. «Если бы была достаточная причина, я бы ни на минуту не задумался сослать Горького в Сибирь, – сказал Плеве, – но, не имея причины видимой и ясной, я этого сделать не могу».
– А-а-а, значит, руки коротки и у Плеве! Пусть только попробует, сразу такой шум поднимется, студенты все разнесут…
– Ты-то чему радуешься? Ну и разнесут, а ты с чем останешься, ведь они могут и тебя разнести, не посмотрят, что ты знаменитый артист. – Коровин говорил добродушно, с улыбкой, и такое отношение к теме разговора несколько озадачивало Шаляпина. – Пожалуй, лучше всех высказал свое отношение к пьесе-спектаклю «На дне» старый журналист и поэт Петр Вейнберг, случайно попалась мне его статья. Так он правильно говорит, что пьеса Горького – чисто искусственная, головная вещь. Если и заметны старые горьковские блестки, то лишь как чистая случайность. А все потому, что Горький проповедует чужие, враждебные России пути выхода из кризиса. Может, сурово, но Горького нельзя воспринимать не критически, пойми ты, Федор. Общество не может пойти по пути, который предлагают герои Горького, а то завтра у тебя все отберут, что ты накопил…
– Мои деньги трудовые…
– Опять ты заладил свое… Трудовые, трудовые… А мои? Антон тоже работает с утра до вечера. Но разве будут разбирать те, кто хочет все блага жизни поделить поровну? Ведь твой Сатин прямо говорит: «Многим деньги легко достаются, да не многие легко с ними расстаются… Работа? Сделай так, чтоб работа была мне приятна – я, может быть, буду работать… Может быть! Когда труд – удовольствие, жизнь – хороша! Когда труд – обязанность, жизнь – рабство». Как видишь, я тоже неплохо помню ключевые высказывания героев Горького. И что же получается? Ты чувствуешь? И прав рабочий человек Клещ: «Какие они люди? Рвань, золотая рота… Живут без чести, без совести». А помнишь, что говорит Лука? «Старику где тепло, там и родина». Это мог сказать только человек без корней, так, перекати-поле…
– Ну задали вы трепку моему другу. Хорошо, что он, бедняга, ничего не слышал из ваших поносных речей, и хорошо, что сейчас можно выпить и закусить. Ох и проголодался я…
И на обеде шли трудные разговоры о животрепещущих проблемах общественного бытия. Но за обедом собралась столь разная компания, что непременно должен был произойти скандал, который и действительно разразился. Об этом обеде спустя много лет вспоминал сам Константин Коровин. Лучше и точнее его никто не может воспроизвести суть столкновений по-разному мыслящих и живущих людей того времени. Конечно, можно было попробовать реконструировать этот эпизод, пользуясь, как обычно, различными источниками, но в данном случае лучше всего предоставить слово хозяину дома, где все это происходило.
«За едой гофмейстер рассказал о том, как ездил на открытие мощей преподобного Серафима Саровского, где был и государь, говорил, что сам видел исцеления больных: человек, который не ходил шестнадцать лет, встал и пошел, – вспоминал Коровин.
– Исцеление! – засмеялся Горький. – Это бывает и в клиниках. Во время пожара параличные сразу выздоравливают и начинают ходить. При чем здесь все эти угодники?
– Вы не верите, что есть угодники? – спросил гофмейстер.
– Нет, я не верю ни в каких святых.
– А как же, – сказал гофмейстер, – Россия-то создана честными людьми веры и праведной жизни.
