Познание мира также необратимо, оно отражает объективное бытие и создает все более сложную, многоплановую, многомерную картину мира. Усложнение картины мира сделало необходимой аналогию с абстрактным n-мерным пространством. Но об этом речь будет идти ниже. Такое усложнение является делом XVIII—XIX веков и еще больше XX века. В течение этих трех столетий происходило необратимое усложнение картины мира. Менялись частные теории, наука порой возвращалась назад, появлялись концепции, от которых впоследствии целиком отказывались, но фундаментальные идеи Ньютона развивались только в одном направлении: они конкретизировались и усложнялись в своих применениях, а когда наступило время их пересмотра, сохранились как законные в известных пределах аппроксимации. К этой судьбе ньютонианства мы и перейдем.
Глава IV. Судьба идей Ньютона в XVIII—XX вв.
предыдущей главе говорилось, что Ньютон сделал первый шаг на пути к последовательному и необратимому усложнению картины мира, которое в наше время нашло свое выражение в дальнейшем росте размерности пространства познания, в дальнейшей дифференциации знания, в поисках и находках все новых структурных единиц, все новых общих понятий. Посмотрим теперь, как механицизм XVII в. последовательно сменялся новой фундаментальной идеей. Речь здесь будет идти не о создании математического естествознания, а главным образом о значении творчества Ньютона для формирования стиля мышления, для развития культуры в целом.
XVIII век — век оживленной борьбы между картезианцами, влияние которых задерживало проникновение новых идей в континентальную Европу, и ньютонианцами. Однако эта борьба и само развитие науки в XVIII в. все более выявляли единство идей Ньютона и Декарта. Картезианство поставило вопрос, который оно не смогло разрешить: что же отличает тело от соседних тел, от окружающей среды? Этот вопрос объективно был адресован ньютоновскому динамизму — только наделение тел динамическими свойствами могло открыть дорогу атомистике и новым количественным понятиям. В то же время в системе Ньютона оставался нерешенным вопрос, чем же заполнено окружающее тела пространство.
Как повлияла физика Ньютона на соотношение картезианства и лейбницианства?
Она была основой их синтеза. Частицы, фигурирующие в физике Декарта, получили физическое бытие вместе с динамическими свойствами, отделяющими их от окружающей среды, от пустого пространства. С другой стороны, динамические, непротяженные монады Лейбница трансформировались не только в непротяженные атомы Христиана Вольфа. Хотя Лейбниц не считал протяженность субстанциальным свойством — он приписывал роль субстанции непротяженным монадам,— наука XVIII в. шла к концепции протяженных атомов. Классическая атомистика была синтезом декартовского, лишенного динамических свойств вещества и лишенных протяженности монад Лейбница.
Но ньютонианство смогло сыграть такую объединяющую роль, только когда оно стало философским направлением, когда его основные принципы были применены к исследованию самых различных рядов явлений. Такое философское обобщение физических идей Ньютона происходило в течение XVIII в. и влияло на науку не только через логические выводы из этих идей, но и через изменение общественной психологии, через распространение в мышлении людей презумпций естественного порядка, твердой каузальной связи между явлениями и зависимости изменений в природе и обществе от локальных актов. Для средневекового мышления ход событий определяется космическим провиденциализмом, предустановленной системой, чем-то принципиально интегральным. Представление о гармонии как о результате локальных импульсов характеризует психологию Нового времени. Трудно переоценить значение творчества Ньютона для формирования такой новой психологии; несомненно, именно через нее осуществлялась историческая связь идей, реализовалось воздействие идей Ньютона на новые области, хотя это, конечно, не исключало и прямого выведения новых физических концепций из трудов Ньютона. В процессе воздействия идей Ньютона на общественную психологию особенно важную роль сыграло творчество Вольтера. Не он один сделал «Начала» Ньютона событием истории цивилизации, но он сделал это в самой явной и прямой форме. Впрочем, не всегда в явной. Чтобы оценить роль Вольтера в распространении ньютонианского мировоззрения, нужно иметь в виду не только те выводы, к которым приходит французский философ, но и психологический эффект его исторических и философских трактатов, его поэм, эпиграмм, афоризмов, памфлетов, писем, т. е. нужно исследовать такую область, где исторические связи по своей природе не могут быть явными.
При сопоставлении с другими мыслителями XVIII в. Вольтер наиболее полно воплощает в своем творчестве те черты культуры, которые исторически связаны с классической механикой и механистической картиной мира.
Это относится даже к литературному стилю Вольтера. Французский литературный классицизм XVIII в. и английский научный, механический «классицизм» связаны не только тем, что они обозначаются одним и тем же словом в совершенно различных значениях. Нет, классическая механика была пронизана классицизмом в смысле претензии на однозначные и окончательно установленные принципы. Здесь несомненная аналогия с литературой. И не только аналогия. Абсолютное единодержавие некоторых норм — исходный принцип литературного классицизма. Вольтер опирался на этот принцип в своей научно-литературной программе. Классическая элегантность этих норм, сочетавшаяся с раблезианским нагромождением образов, сцен, эпитетов, сама была одним из результатов того мировоззрения, которое классицизм Вольтера должен был сделать и сделал достоянием поколений.
Подчеркнем, речь идет не столько о литературном классицизме XVIII в. вообще, достаточно пестром по своим истокам, формам и эффекту, сколько о классицизме Вольтера. Его эстетическая характеристика — сочетание раблезианской сенсуалистической многокрасочности с рационализмом. Но ведь именно в этом проявляется свойственный Новому времени стиль мышления о мире, во многом отвечающий классической механике, в которой Логос не уводит от Сенсуса, а ведет к нему и где основой научного мышления становится эксперимент — этот великий синтез логической рационалистической схемы и наблюдения, освобождающего логическую схему от усложняющего влияния сенсуальных деталей и придающего логике чувственно постижимый вид. Классицизм требовал от литературного языка рационалистической точности, он был в определенной мере отражением механики. Вспомним выдвинутое Декартом требование ясности языка — такая ясность была критерием реальности в механике гомогенных тел, неотличимых от геометрических объектов.
