Вихрем взметнулась пыль за хвостовым оперением самолета. Все ускоряя свой бег, машина стремительно понеслась по дорожке и, далеко не добежав до ее конца, оторвалась в воздух.
Аэродром, товарищи — все осталось на земле. Я не успел обернуться и заметить их, как машина уже вошла в туманную дымку. Земля скрылась из виду.
Высота 6 000 метров.
После нестерпимой жары на земле теперь было приятно чувствовать прохладу, впрочем, резко перешедшую в холод. Я быстро почувствовал легкий мороз.
Стрелка альтиметра показывает 10 000 метров.
Чувствую себя настолько хорошо, что решаю испытать термос доктора Андреева, наполненный горячим кофе.
«Хорошо, — подумал я, — глотнуть горячего кофе на высоте, где температура упала ниже сорока пяти градусов!»
Взяв трубочку в рот, я потянул в себя кофе, но оно почему-то не шло.
— Не действует, — говорю я себе, — обойдемся и без кофе.
Подъем продолжался. Стрелка показывала уже 11 000 метров.
Пора готовиться.
Я включил кислородный прибор № 1, укрепленный в кармане моего комбинезона, и сразу почувствовал усиленный приток газа. Стационарное питание кислородом в самолете можно было выключить, что я и сделал. Вслед за этим включил второй прибор, укрепленный на себе. Он также работал великолепно.
Все было готово.
Я поднялся, чтобы открыть целлулоидный обтекатель кабины, накрывавший меня, но мощная струя воздуха крепко пригнетала его по горизонтали. Кроме того, он, должно быть, крепко замерз. Но выброситься ведь мне нужно.
Я упираюсь, пытаясь поднять козырек, и все же ничего не получается.
Опасаясь потерять высоту, я всем плечом надавливаю на раму и с огромным усилием сокрушаю целлулоид.
«Готов к прыжку», сигнализирую я Скитеву.
Он развернул самолет в спираль, уходящую ввысь.
Термометр показывает минус 56°.
Вторично нажимаю кнопку сигнала: «Прыгаю».
Сажусь на борт кабины и вываливаюсь головой вниз.
На мгновенье что-то белое сверкнуло перед глазами. Падаю камнем, не видя земли, спиной вниз. Скорость падения усиливается. Так лечу 10–12 секунд, рассчитывая 1 000 метров пролететь затяжным прыжком.
Тяну вытяжное кольцо. Парашют раскрывается — меня точно вздергивает. Я повисаю в мертвой тишине необозримого воздушного пространства.
Осматриваюсь. Самолета не видно. Внизу — туманная дымка, над головой парашют. Шелковый полукруг сдерживает быстроту падения. Все спокойно. Я снижаюсь к земле.
Вдруг я почувствовал, что левая рука совершенно одеревянела и вытянулась, как палка. Я пытаюсь пошевелить пальцами, но замерзшие суставы мне не повинуются.
Пробую согнуть руку в кисти — тоже ничего не выходит.
«Неужели отморозил? Да, похоже, что так».
Вспоминаю, что, открывая целлулоидный обтекатель, я сорвал с руки меховую перчатку и оставил ее в кабине самолета.
— Ясно, отморожена, — говорю я себе.
Снижаясь постепенно к земле, я почувствовал, как заныли мышцы живота оттого, что я принял неудобное положение. Однако усиливающаяся боль в руке заставила меня забыть обо всем.
Боль становится нестерпимой. Кажется, что кто-то тупым ножом пытается распилить ее на куски. Боль, расходясь по всему телу, доходит до сердца.
— Не может быть, чтобы рука замерзла, — пытаюсь убедить я себя еще раз. И начинаю размахивать рукою из стороны в сторону, как маятником. И вдруг будто тысячи невидимых игл вонзились в мое тело, причиняя невыносимую боль.
«Теперь, — думаю, — нет никаких сомнений: отморозил».
Стараясь отвлечься от боли, гляжу на землю, знакомую мне по очертаниям перелеска, линии железной дороги и шоссе, проходящих рядом. Замечаю, что меня сносит в сторону, параллельно железной дороге, по которой весело бежит поезд.
Но мне было не до него. Рука ноет, в плече страшная боль.
Снизившись до 4 000 метров, чувствуя жару, я снял с лица кислородную маску.
В это время над головой раздался гул звенящего металла и по куполу скользнула какая-то тень. Я поднял голову. Надо мной кружил летчик Скитев. Он провожал меня до самого приземления.
Вот уж до земли не более 1 000 метров. На лету определяя площадку приземления, вижу, что местность неровная, болотистая, с глубокими ямами, поросшими кустарником.
«Нужно открыть второй парашют».
Правой рукой взяв вытяжное кольцо, бросаю шелковый купол в сторону от себя. Подхваченный встречной струей воздуха, купол парашюта раскрывается, и я вижу, что часть строп задевает за кислородный прибор. Происходит это мгновенно.
Масса шелка, путаясь со стропами основного парашюта, уменьшает его купол.
Скорость падения начинает расти. В ушах появляется зловещий свист.
Положение становится угрожающим.
«Во что бы то ни стало надо распутать стропы».
Сделать это одной рукой невозможно. На миг забыв о том, что левая рука отморожена, я пытаюсь привести ее в движение, но острая боль заставляет прекратить всякие попытки. Боль настолько сильна, что я даже вскрикиваю, а на глазах выступают слезы.
«Что же делать?»
Пока я копошусь в стропах, земля надвигается на меня огромным, все увеличивающимся пятном.
«Что делать?»
Земля настолько близка, что я ясно различаю деревья. Вспоминаю, что у меня в кармане имеется перочинный нож. Вытаскиваю его и перерезаю стропы запасного парашюта. Купол основного парашюта едва успевает немного затормозить мое стремительное падение вниз. Еще одна секунда — и я падаю в яму, поросшую кустарником.
Последнее, что я помню, был удар боком о выступ ямы и тяжелое падение на дно.
Забытье длится недолго. Со страшной болью в руке и в правом боку, я приподнимаюсь со дна ямы накрытый шелковым куполом парашюта.
Сбросив парашют, я вижу вокруг себя несколько ребятишек. Со всех сторон бегут люди.
— Такого приземления, — говорю я себе, — у меня еще никогда не было.
Вылезаю из ямы и тут только замечаю Скитева, упорно кружащего надо мной. Видимо, обеспокоенный таким приземлением, он ждет условного сигнала.
Я машу ему здоровой рукой, и он тотчас же берет курс на аэродром.
Кто-то сдергивает с меня комбинезон, не снимает, а срывает унты. Освобожденный от всего этого, я, пошатываясь, иду к ближайшей канаве и опускаю туда отмороженную руку.
Навстречу мне бежит мой друг Миша Никитин. Следом за ним подбегают члены комиссии, Герой Советского Союза товарищ Копец, майор Котельников, Александров.
В машине меня увозят на аэродром, и через полчаса мы уже беседуем на медицинском пункте, где военные врачи Элькин и Андреев тщательно ухаживают за обмороженной рукой.
