К недопущению демонстрации были приняты необходимые меры. Назначена она была на 3 часа. К тому времени толпы гулявшей публики заполнили Крещатик. Всем хотелось посмотреть, что будет. Но ожидания были напрасны. Выскочившие в 3 часа на средину Прорезной улицы социал-демократы и растрепанные девицы с красным флагом были в тот же момент перехвачены появившимися из ворот городовыми и гулявшими в публике на тротуарах филерами. Некоторые демонстранты бросились, было, вниз к Крещатику, крича «ура», но были также схвачены. Все кончилось молниеносно, и только валявшиеся то там, то здесь по Прорезной улице калоши, палки и другие предметы обихода указывали, что там происходило только что что-то необычайное.
Генерал Драгомиров в то время демонстративно проезжал по Крещатику в коляске, без всякой охраны. Эффект был полный.
– Что же вы, – говорил он мне потом смеясь, – обещали демонстрацию, я поехал и ничего не видел.
Дабы не повадно было, несколько десятков арестованных на Прорезной улице прошли затем через особую комиссию для наложения взысканий, согласно обязательному постановлению, воспрещавшему уличные сборища. В этой комиссии разыгрался любопытный инцидент. Секретарем и докладчиком в этой комиссии оказался некий Рафальский, курьезный тип чиновника с левизной, метившего в губернаторы, а потому заигрывавшего с публикой и корчившего из себя либерала. Он был чем-то в роде непременного члена по крестьянским делам присутствия.
В приготовленном им от комиссии для генерал-губернатора докладе указывалось участие каждого из арестованных в демонстрации лиц, согласно моих и полицейских данных, при чем очень часто была такая формулировка: «Такой-то по показанию задержавшего его филера кричал «ура» или – «находился в группе лиц, окружавших флагоносца» и т.д., но всегда со ссылкой: «по показанию филера такого-то».
Когда комиссия, в которую входил и я, окончив работу, была приглашена генерал-губернатором, который должен был определить каждому наказание, Драгомиров пригласил всех сесть и предложил Рафальскому доложить список арестованных, вину каждого и спроектированное наказание. Рафальский стал читать доклад и, как только доходил до слов «по указанию филера», то читал их с легкой насмешкой и продолжал: проектируется один, два или три месяца заключения. Подчеркнул он раз неприятные ему слова, подчеркнул два. Меня это задело. Ясна была известная старолиберальная манера мешать с грязью все, что относилось к жандармерии, хотя бы сами купались в грязи по уши.
Драгомиров, еще не знавший меня хорошо, слушал внимательно, но ни одного наказания не утверждал и только говорил иногда «дальше, дальше» и, чуть-чуть улыбаясь, посматривал на меня.
Рафальский, подбодренный молчанием Драгомирова, в третий раз и уже более заметно подчеркнул – по указанию филеров. Я не выдержал, встал и обратился к генерал-губернатору за разрешением доложить, что такое филер охранного отделения, на которых так часто делаются ссылки. – Доложите, доложите, – сказал генерал.
Рафальский с удивлением косил на меня из-под очков, смотрели внимательно и члены комиссии.
– Ваше высокопревосходительство, – начал я, – филер, это – агент наружного наблюдения, находящийся на службе и получающий жалованье по ведомостям, которые идут в контроль. Согласно инструкции директора департамента полиции, филеры набираются из запасных унтер-офицеров армии, гвардии и флота, по предъявлении ими отличных рекомендаций и аттестатов от их войскового начальства.
– Вот как, – протянул Драгомиров, – а я и не знал. Так, так… хорошо, что сказали, – и обратившись затем к Рафальскому, проговорил: – Так что там, прочитайте сначала, что там намечено?
Рафальский начал снова читать и как только дошел до слов «по указанию филера», Драгомиров перебил его:
– Сколько там назначено?
– Два месяца, ваше высокопревосходительство.
– Так… согласен, – утвердил генерал-губернатор, и при дальнейшем чтении все, что имело ссылку на показание филера, генерал-губернатор или утверждал или усиливал. И только когда кончилось все чтение, он обратился ко мне с улыбкой: – Ну, а этим… – тут он употребил нелестное словечко (девицам), – скостим немного, дадим им по месяцу вместо трех. Ну их…
Финал доклада оказался неожиданным для Рафальского и он чувствовал себя сконфуженным. Мы расстались врагами.
В то лето с юга шла стихийная забастовка рабочих, которая захватила и Киев. Бороться с нею было невозможно, и мы старались только, чтобы она не вылилась в уличные беспорядки. На Подоле, у Лавры, на Житнем базаре собирались рабочие; им мешали, их разгоняли, но движение шло на подъем. В городе было неспокойно. Зловеще зазывали заводские гудки. То там, то здесь проезжали казаки. Центром движения скоро сделались железно-дорожные мастерские, где неумелые действия начальника дорог Немешаева только подливали масла в огонь.
Немешаев был большой барин, любил пожить, благоволил к женскому персоналу своих служащих, отлично держал внешнюю сторону сети своих дорог и, конечно, левил. Об его похождениях ходили легенды и их отмечали даже революционные прокламации. На рабочих он должного внимания не обращал и в разразившуюся забастовку вмешался, как говорится, слегка присвистывая. Вмешался и только обострил дело.
Чувствовалось, что сгущавшаяся атмосфера должна разрядиться чем-то большим. В виду требования больших войсковых нарядов, собрали заседание с военными чинами под председательством вице-губернатора барона Штакельберга, дабы выяснить, как должны действовать войска. Военные стояли за определенные решительные меры, гражданская же власть требовала войск и в то же время хотела, чтобы они действовали, как классные дамы – уговорами. Когда все наговорились, Штакельберг спросил мое мнение. Я сказал, что стрельба по сборищам не должна быть применяема и что лучше всего рассеивать их казаками, прибегая, при надобности, к нагайкам. Действует же за границей полиция резиновыми палками и действует жестоко, и средство это считается законным и вполне достигает цели. Стрелять не приходится. У нас резиновых палок еще нет, но нагайки вполне могут их заменить и употребление их будет вполне отвечать тем железным прутьям, пружинам, кистеням, цепочкам и веревкам с нагайками на концах, которыми вооружены рабочие.
Не успел я докончить доклада, как с вокзала дали знать по телефону, что рабочие залили локомотивы в депо и что около двух тысяч их собирается у товарной станции на путях. Заседание было прервано, и мы с бароном Штакельбергом поехали на вокзал.
На путях стояла плотная масса рабочих. Против них – пехота и казаки. Командир сотни доложил, что на путях, меж рельсов, его казаки действовать не могут.
