В июле 1951 года АЗИО — австралийская разведка — заинтересовалась Петровым. К нему прикрепили внештатного агента по имени Майкл Бялогуски, музыканта, поляка по происхождению. Петров и Бялогуски становятся завсегдатаями канберрских пивных, ресторанов и ночных клубов.
Все чаще и чаще в присутствии Бялогуски Петров поругивает своих коллег по посольству и самого посла Генералова, из чего делается вывод: Петров готов стать перебежчиком. В 1954 году за 5 тысяч фунтов стерлингов он согласился предоставить АЗИО информацию о советских агентах в Австралии и некоторых других странах, но с условием: после этого ему будет предоставлено политическое убежище.
Условие было принято, и 2 апреля 1954 года Петров официально становится невозвращенцем. Интересно, что его жена Евдокия не имела ни малейшего представления о его планах.
Откровения Петрова произвели в Австралии и во всем западном мире эффект разорвавшейся бомбы. Мало кто представлял себе истинные размеры советской шпионской сети. Это был мощный удар по лейбористскому движению, которое в представлении многих ассоциировалось тогда с коммунизмом и Россией.
Но вернемся к Петровым. 20 апреля 1954 года дипкурьеры, они же агенты МГБ, предпринимают попытку насильно вывезти Евдокию Петрову из Австралии в СССР [14]. Информация об этом просочилась в австралийскую прессу, и на аэродроме в Сиднее состоялась демонстрация протеста. Но Евдокию затолкали в самолет, который взял курс на Москву.
Присутствовавший в аэропорту член парламента Билл Уинворт заявил премьер-министру Австралии Мензису, что Евдокию Петрову, по-видимому, увозят против ее воли. Мензис приказал посадить самолет в Дарвине.
В Дарвине она сказала ожидавшим поодаль гебистам: «Вы свободны… Я остаюсь…» На самом-то деле все было как раз наоборот: свободной становилась Евдокия.
Свобода эта оказалась, впрочем, весьма относительной. Всю оставшуюся жизнь Петровым суждено было провести под чужими именами и под охраной. Никто не знал, где они жили, никто не ведал, что под видом больного старого шведа Свена Эллисона скрывался один из самых известных перебежчиков двадцатого столетия. Информация о месте пребывания Петровых до недавнего времени считалась в Австралии государственной тайной, и на сей счет существовал особый декрет. Тем не менее австралийский автор Роберт Манн в 1981 году издал подробное исследование «Дело Петрова».
До конца своих дней Петров жил в постоянном страхе, опасаясь возмездия.
Как верно заметила одна из мельбурнских газет, перебежав из сталинской России на Запад, Петров всего лишь изменил географию своего страха».
Вспоминаю эту мерзкую историю и с горечью думаю: в нашей службе такие ЧП стали появляться все чаще…
ИЗ АРХИВА 3. И. ВОСКРЕСЕНСКОЙ
В личном архиве 3. И. Воскресенской есть запись, озаглавленная «Предатели», — об известной уже читателю истории с четой Петровых. Эта история постоянно волновала Зою Ивановну по двум причинам: во-первых, потому, что она никак не могла понять истоки предательства у людей, имевших действительно пролетарское происхождение. И, во— вторых, ее очень обидело то, что другие, в том числе ее руководство в Центре, какое-то время, а точнее говоря, до самого момента предательства больше верили Петрову, чем ей, во всяком случае, сомневались в ее честности и правоте.
М. Горький где-то писал, что если предателя сравнить с тифозной вошью, то последняя обиделась бы. Я часто думаю о том, как он, предатель, о котором поведу речь, бывший беспризорник, затем комсомолец, затем получивший партийный билет, присвоивший себе фамилию Пролетарский, и она, Дуся, его жена, дочь рабочего, комсомолка, принятая в партию, стали на путь предательства. С чего это началось? Когда? Как дошли они до жизни такой? Что мы, работавшие рядом с ними, проглядели? Ведь родились они оба не предателями, а стали ими. Как? Когда?
Приехали они в Стокгольм в 1942 году, проделав от Москвы в Швецию почти кругосветное путешествие. В Атлантике их корабль был торпедирован, их спасли. Оба были командированы для работы в стокгольмской резидентуре под фамилией Петровы. Он — шифровальщик, кассир и помощник президента по совколонии, она в качестве шифровальщицы.
На собраниях Петров выступал с ура-победными речами, то громил «нытиков», то отчитывал кого-то за то, что тот вздумал справлять день рождения своего ребенка, где даже отплясывали и пели песни, когда идет кровопролитная война. Требовал немедленно откомандировать в Москву сотрудника военного атташе, узнав, что у него какие-то родственники остались на оккупированной территории и что немцы обязательно используют их для вербовки этого сотрудника. Кин старался втолковать Петрову его функции, пытался умерить его чрезмерное рвение и подозрительность, что создавало нервозную обстановку в колонии. Петров злорадствовал по поводу «Красной капеллы», пытался даже возражать против посылки в Центр телеграммы с просьбой отменить приказ о посылке Директора на связь с двойником. После отзыва Кина в Москву он обратил пристальное внимание на меня…
Однажды я получила из Москвы запрос по делу, которое вел Кин. Меня удивило, что по этому вопросу запрашивали меня, а не Кина, который находится в Москве (я не знала, что он в это время был на Кавказе). Петров из этого запроса сделал вывод, что Кина репрессировали, и все чаще стал намекать на то, что Кина пустили в «расход» за провал «Красной капеллы». Я поняла, что Петров прохвост. Он стал все чаще выпивать. Меня это встревожило: шифровальщик, имеет в своем распоряжении большие деньги резидентуры, может натворить беды. Хотела послать в Москву телеграмму, но Петров отказался дать мне шифры, очевидно, поняв, что я могу послать шифровку о его поведении. Связаться с Москвой через посольского шифровальщика, а стало быть, через МИД, я считала себя не вправе. Диппочта тогда ходила чрезвычайно редко. Я ждала нового резидента. Приехал Рощин. Я рассказала ему о поведении Петрова, заявив, что я ему не верю. Стала сдавать дела по приезде в Москву, я доложила обо всем начальнику шифроуправления Шевелеву и своему начальнику Агаянцу. Шевелев сказал мне, что Петров все время на меня капал, Агаянц решил, что у нас просто сложились нездоровые отношения с Петровым — Пролетарским. Как я узнала позже, Петров однажды напился пьяным, и шведская полиция подобрала его в какой-то канаве и доставила в посольство. В карманах у Петрова были ключи от сейфов и печать. И все же он продолжал оставаться в резидентуре. Когда он вернулся в Москву, я не подала ему руки. Он был назначен начальником отделения Комитета информации по совколонии.
