Олю?»
Слегка придерживая под руку, Михаил повел меня в комнату, где сидел Эраст Гарин.
– Осторожно, Оленька: здесь стол, стул – не споткнитесь. Это мои друзья: Эраст Гарин…
Тут в дверях показалась Хеся.
– …И Хеся Локшина, его жена.
Гарин встал, подошел ко мне, внимательно посмотрел мне в лицо и, не найдя моего взгляда, поймал мою руку и пожал ее. Затем придвинул ко мне стул и пригласил сесть.
– Вот вы и познакомились, друг мой, Оленька, – сказал Жаров и удобно уселся, придвинувшись к столу. – А что, чаю нам дадут?
– Обязательно! – ответила Хеся. – Как же оставить коллег без чая? – Тут мы все рассмеялись.
«Почему же все-таки "Оленька"? – опять подумала я, но поняла это несколько позже.
На следующий день, возвращаясь домой с «Ленфильма», я встретила Гарина.
– Вы «Доктора Калюжного» видели? – не здороваясь, спросил он. – Пьесу написал Юрий Герман, а я поставил по ней спектакль в Театре Акимова. Главную роль играю тоже я.
– В последнее время я так занята, что почти нигде не бываю.
– Посмотрите этот спектакль обязательно, – попросил Гарин.
Как только выдалась возможность, я пошла в театр.
– Спектакль мне понравился, – при встрече сообщила я Гарину. – И вы, Эраст, тоже.
– Пшено! – пробурчал он. – Я буду снимать картину «Доктор Калюжный» и предлагаю вам роль слепой Оли.
– Мне? – удивилась я.
– Вам, вам.
– Ну какая же я Оля? Маленькая, блондинка и, в довершение всего, слепая. По-моему, это масляное масло.
– Пшено!
Не зная, что это дежурное словечко Гарина, я по интонации уловила, что это ругательство, и подтвердила:
– Пшено. Вот именно.
– Завтра у нас пробы. Приходите на киностудию. Ваша проба в двенадцать, но вы придите пораньше, чтобы успеть загримироваться. Пробы в «розовом» павильоне.
И не успела я спросить, что мне надеть, Гарин скрылся за дверью студии. Итак, если проба будет удачной и меня утвердят, мне предстоит работать с Гариным. А какой он человек, Эраст Гарин? Как актера я его уже знала, и он поражал меня своей необычностью и неповторимостью. Несколько лет назад в Ленинград приехал театр Мейерхольда и Гарин играл роль Хлестакова в «Ревизоре». Одна сцена особенно меня поразила: на середине сцены стоит Хлестаков и произносит свой «монолог хвастовства». При этом он то нагибается вперед, почти до самого пола, то так же низко отклоняется назад. А то вдруг его корпус начинает, как часовая стрелка, ходить по кругу, и такое впечатление, что его ноги прибиты к полу. Гарин словно произносил этот монолог всем телом и так талантливо, что это не выглядело неестественным. А вот в спектакле «Доктор Калюжный» Гарин был абсолютно реальным, сегодняшним. Какой же он вообще? И почему он говорит «пшено»? И что, вообще, это «пшено» значит?
На следующий день я пришла на студию, загримировалась и спустилась в «розовый» павильон. Проба была без единого слова: я вхожу в кадр, подхожу к стулу, ловлю его спинку, очень неуверенно держусь за нее и потом долго смотрю прямо в камеру невидящими глазами.
– Стоп!
Все. Проба закончилась.
Меня утвердили на роль Оли, и я начала готовиться к съемкам. У нас почти не было репетиций, мы лишь обсуждали роль в общих чертах. Как Гарин репетирует с актерами, я еще не знала. Может быть, только со мной не было репетиций, а с остальными были?
И вот съемки. Гарин работает со всеми артистами – и работает очень интересно. Но стоит мне войти в кадр, как он подходит к аппарату, садится на стул, закидывает ногу на ногу, складывает руки крест-накрест и смотрит на меня, как зритель.
Меня это, конечно, удивляло, и, наконец, не выдержав, я спросила Хесю:
– Почему Эраст не хочет со мной работать? Может быть, он жалеет, что пригласил меня на эту роль?
– Успокойтесь, Яня, он просто приглядывается к вам, вот и все.
– Пока он будет приглядываться, съемки закончатся.
– Впереди еще сцена прозрения, – проговорила Хеся.
Сижу дома, готовясь к очередной съемке. Вдруг приходит Гарин.
– Яня, у меня нет дома рояля, а мне нужно кое-что проверить. Вы позволите?
– Конечно, Эраст, прошу, – садитесь к роялю и работайте.
Гарин начал играть какую-то вещь. Не закончив, бросил. Начал другую. Так повторялось несколько раз. Наконец, он нашел то, что нужно. Пока он играл, я многое поняла. Эраст – лирик, романтик, но безумно боится, что кто-то узнает эту тайну, потому и прикрывается, как плащом, словом «пшено». У меня сразу стало легко на душе. Сцена прозрения очень сложная, но если Эраст такой, каким я его сегодня узнала, все в порядке.
Съемка. Снимаем сначала конец сцены. Поле. Оля, шатаясь, выходит из больницы, держась за руки Калюжного, затем садится на траву и говорит:
– Я вижу! Весь мир вижу!
После этих слов у Оли от счастья медленно текут слезы из глаз – так я задумала, готовясь к роли. Эраст внимательно смотрит на меня, и я чувствую, что в голове у него звучит именно та мелодия, которую он играл на рояле у меня дома.
– Стоп!
Можно ехать домой.
На следующий день просмотр материала. Моя сцена. Я смотрю и… никаких слез! Я в панике.
– Где мои слезы? – спрашиваю я у оператора.
– А разве вы плакали? – удивился он.
– Эраст Павлович, вы же стояли возле аппарата, – у меня наворачивались слезы?
– Да.
– А где же они?! – уже злясь, восклицаю я.
– Очевидно, на нашей пленке их невозможно снять, – немного иронично говорит Гарин.
– Как невозможно?! Нужно было просто использовать подсветку!
– Вот и сказали бы оператору, – спокойно замечает Гарин. И, немного подумав, спрашивает: – А вам обязательно нужны слезы?
– Обязательно!
– Тогда даю вам слово, что мы непременно переснимем этот крупный план так, чтобы были видны слезы.
И Эраст сдержал слово.
Сегодня – начало сцены прозрения. Я немного волнуюсь: это главная сцена в моей маленькой роли. Эраст, как всегда, сидит у аппарата. Репетицию ведет Хеся. Я делаю сцену буквально так, как написано у Германа: все, что близко, кажется мне далеким – и наоборот. Мне разбинтовали глаза, я впервые вижу человека, моего хирурга. Удивленно смотрю на него, опускаю ноги с постели, стою в нерешительности и вдруг бегу прямо на стену. Больно ударившись, поворачиваюсь и, прижимаясь спиной к стене, медленно опускаюсь и сажусь на пол. В глазах ужас и удивление.
– Стоп! – слышу я голос Гарина.
Эраст вскакивает со стула и кричит:
– Ложись на кровать, Оля!
Я иду к кровати, ложусь.
– Повязка уже снята, – возбужденно
