За этим последовало турне «Виктори». За пять месяцев мы с братьями выступили пятьдесят раз.
Мне не хотелось ехать в это турне, и я сопротивлялся. Я считал, что разумнее остаться дома, но братья настаивали, и я поехал ради них. И сказал себе, что раз уж я в это ввязался, то должен вложить в исполнение всю душу.
В начале турнира многие мои предложения были отклонены, но когда ты выходишь на сцену, то уже не думаешь, как надо играть, — играешь и все, а я решил в этом турне вкладывать в каждое выступление всего себя. Я надеялся, что на меня придут смотреть даже те, кому я не нравлюсь. Я надеялся, что они услышат о нашем шоу и захотят его посмотреть. Мне хотелось, чтобы разговоры о шоу пошли как можно шире, и как можно больше народу пришло нас смотреть. Разговоры — лучшая реклама. Ничто с ними не сравнится если кто-то, кому я доверяю, приходит ко мне и что-то хвалит, — я покупаюсь. Я чувствовал свою власть над публикой. Я был словно на вершине мира. Я был преисполнен решимости. Этим турне я как бы говорил: «Мы — высокая гора. И мы пришли приобщить вас к нашей музыке. У нас есть что сказать». В начале шоу нас поднимали на трапе из-под сцены, и мы потом спускались на нее по ступеням. Увертюра была волнующей и яркой, и мы сразу завладевали вниманием публики. Когда вспыхивали огни и зрители видели нас, поднимался такой шум, что казалось, рухнет крыша.
Мне приятно было снова выступать с братьями. Мы как бы заново переживали те дни, когда выступали группой «Пятерка Джексонов» и «Джексоны». Мы снова были все вместе. Вернулся Джермейн, и мы были на гребне популярности. Такого большого турне еще не было ни у одной группы, причем мы выступали на открытых стадионах. Но я с самого начала был разочарован. Мне хотелось взволновать мир так, как это еще никто никогда не делал, мне хотелось поковать что-то такое, чтобы люди сказали: «У-у! Вот здорово!»
В нашем шоу в этом турне я делал речитатив, и публика вторила мне. Я говорил: «Да-ди, да-ди», и зрители повторяли: «Да-ди, да-ди». Случалось, я это говорил, а они начинали топать. А когда весь зал топает, кажется, будто началось землетрясение. Ох, до чего же здорово, когда ты можешь так завести всех этих людей — целый стадион, и они делают то же, что делаешь ты. Ничего сильнее этого чувства в мире нет. Ты смотришь в публику и видишь совсем маленьких ребятишек, подростков, дедушек с бабушками, двадцатилетних, тридцатилетних. И все раскачиваются, все подняли руки, все поют. Ты просишь, чтобы включили счет, и ты видишь все эти лица, и ты говоришь: «Возьмитесь за руки», и они берутся за руки, и ты говоришь: «Встаньте» или «Хлопайте» и они делают то, что ты говоришь. Им хорошо, и они сделают все, что бы ты ни сказал. Им это нравится, и это так прекрасно, когда люди разных народов делают что-то вместе. В такие минуты я говорю себе: «Посмотри вокруг. А теперь посмотри на себя. Смотри. Смотри вокруг. Смотри, что ты сделал». О, это так прекрасно. Такая в этом сила. Незабываемые минуты.
Во время турне «Виктори» я появился перед аудиторией впервые со времен «Триллера», который вышел за два года до этого. Реакция бывала самая странная. Скажем, я сталкивался с людьми в коридоре, и они говорили: «Нет, это не он. Он же не может здесь оказаться». Меня это огорошивало, и я спрашивал себя: «А почему, собственно? Я же тут, на земле. Я ведь должен где-то быть. Почему не здесь?» Есть фанаты, которые считают тебя чуть ли не фантомом, чем-то бесплотным. И когда они тебя видят, им кажется, что это призрак или мираж. Мне случалось встречать поклонников, которые спрашивали, хожу ли я в уборную. Меня это смущает. Зрители приходит в такое возбуждение, что перестают сознавать, что ты такой же, как они. Правда, я могу это понять, потому что и у меня, наверное, было бы такое же чувство, если бы я встретил Уолта Диснея или Чарли Чаплина. Турне «Виктори» начиналось в Канзас-Сити. Там было наше первое выступление. Вечером мы шли мимо бассейна нашего отеля, и Франк Дилео поскользнулся и свалился туда. Все, видевшие это, переполошились. Кое-кто смутился, а я захохотал. Дилео не ушибся, и вид у него был такой удивленный. Мы перепрыгнули через низкую ограду и безо всякой охраны пошли по улице. Люди, казалось, не могли поверить, что мы вот так гуляем среди них.
Потом, когда мы вернулись в отель, Билл Брэй, неизменный начальник нашей охраны, только покачал головой и посмеялся, послушав рассказ о наших приключениях.
Билл — человек очень осторожный и настоящий профессионал, он никогда поволнуется по поводу того, что уже произошло. Он сопровождает меня всюду и порою бывает моим единственным спутником в кратковременных поездках. Я не могу представить себе жизнь без Билла — он теплый и смешной и обожает жизнь. Он великий человек.
В Вашингтоне но время турне мы с Фрэнком стояли как-то на балконе, а он, надо сказать, отличается большим чувством юмора и обожает всякие проделки. Мы поддразнивали друг друга, и я стал вытаскивать из его кармана сотенные банкноты и кидать их вниз прохожим. Внизу началось столпотворение. Фрэнк пытался остановить меня, но мы оба хохотали при этом до упаду. Мне вспомнились наши проделки с братьями ко время турне. А Фрэнк послал вниз наших охранников, чтобы они попытались найти банкноты, которые затерялись в кустах.
В Джексонвилле местная полиция чуть не убили нас — мы столкнулись, когда ехали на стадион, находившийся всего в четырех кварталах от нашего отеля. Когда мы перебрались в другую часть Флориды, на меня неожиданно напала хандра, что, как я писал раньше, бывает со мной во время турне, и я решил подшутить над Фрэнком, Я предложил ему зайти ко мне в номер, а когда он вошел, предложил угоститься дыней, которая лежала на столике в противоположном конце комнаты. Фрэнк пошел взять себе кусочек и споткнулся о моего удава по имени Мускул, который был тогда со мной. Мускул совершенно безобиден, но Франк терпеть не может змей и заорал, как резаный. Я схватил удава и стал гоняться за ним по комнате. Фрэнк запаниковал, выскочил из комнаты и выхватил у охранника пистолет с намерением пристрелить Мускула. Охранник с трудом утихомирил его. Потом Фрэнк сказал мне, что всерьез намеревался прикончить змею. Я обнаружил, что многие крутые ребята боятся змей.
Во время поездки по Америке мы сидели взаперти в наших отелях — совсем как в прошлом. Мы с Джермейном и Рэнди брались за старые фокусы — наполняли ведра водой и выливали ее с балконов на людей, сидевших в открытых кафе далеко внизу. Мы жили так высоко, что вода, не долетая до земли, превращалась в туман. Все было, как в старые дни — мы изнывали от скуки, запирались в отелях от поклонников и никуда не могли выйти из-за усиленной охраны.
