Вскоре и у меня самого появились новые сомнения. Когда я посетил Ташикел на самом крайнем востоке Тибета, там собралось очень много людей. Немало тысяч народу пришло сюда, чтобы получить возможность повидать меня и выразить свое уважение. Я был глубоко тронут их безграничной преданностью. Однако через некоторое время меня неприятно поразило известие, что китайские власти ввели людей в заблуждение, сказав, будто я приеду на неделю позже, чем это было на самом деле. Они солгали, назвав не ту дату, чтобы не дать людям увидеть меня. В результате, еще тысячи людей собрались, когда я уже уехал.
Другой неприятностью было параноидальное отношение китайцев к моей личной безопасности. При посещении моей родной деревни они настояли, чтобы я не принимал никакой пищи ни от кого кроме моих личных поваров. Это означало, что я не мог принять ничего из подношений моих земляков, даже если кто-то из них принадлежал к моей собственной семье, члены которой еще жили в Такцере. Как будто кому-нибудь из этих простых религиозных преданных людей могло когда-нибудь прийти в голову попытаться отравить Далай Ламу. Моя мать была очень огорчена. Она не знала, что им сказать. Когда я разговаривал там с тибетцами, спрашивая, как они живут, они отвечали: "Благодаря Председателю Мао, коммунизму и Китайской Народной Республике мы очень счастливы", — но на глазах у них были слезы.
На протяжении всего моего обратного пути в Лхасу я принимал столько людей, сколько было возможно. В отличие от Китая здесь это оказывалось нетрудно. Тысячи людей приходили, принося больных и старых, чтобы только взглянуть на меня. На этих встречах также присутствовало много китайцев. Это давало мне возможность высказать им пожелание с большим пониманием относиться к умонастроениям тибетцев. При том я старался отличать, кто был членом партии, а кто нет. По опыту я знал, что первые в целом более откровенны.
Отношение ко мне китайских властей в Тибете было довольно интересным. Однажды некий представитель власти сказал: "Китайский народ так не любит Председателя Мао, как тибетцы любят Далай Ламу". Другой раз один часовой, который держался очень развязно и грубо, подошел к моему джипу и потребовал ответа, где находится Далай Лама. Получив ответ: "Здесь", — он снял свой головной убор и попросил благословения. А когда я покидал Чэнду, многие китайские официальные лица, которые сопровождали меня во время всей поездки, при прощании плакали. И у меня к ним были такие же теплые чувства: несмотря на различие взглядов у нас сложились хорошие личные взаимоотношения.
Когда я впервые через столько месяцев увидел сельских жителей Тибета, это позволило по-новому взглянуть на различия между ними и такими же людьми в Китае. Для начала, только сравнив их лица, можно было сказать, что тибетцы выглядят намного более счастливыми. Полагаю, это обусловлено определенными культурными факторами. Во-первых, отношения между землевладельцами и крепостными были намного мягче в Тибете, чем в Китае, а положение бедных гораздо менее тяжелым. Во-вторых, в Тибете никогда не существовало ничего подобного варварским обычаям надевания колодок и кастрации, которые еще недавно были широко распространены по всему Китаю. Однако я думаю, эти моменты не учитывались китайцами, которые смотрели на нашу феодальную систему как на копию их собственной. Незадолго до прибытия в Лхасу я встретился с Чжоу Энь-лаем, который прилетел в Кхам, в местность, пострадавшую от землетрясения. Это была любопытная встреча, в ходе которой он высказал некоторые положительные замечания о религии. Я не мог понять, чем это вызвано, так как ему это было совершенно не свойственно. Возможно, он говорил по указанию Мао, пытаясь загладить обиду, нанесенную мне на нашей последней с ним встрече.
Глава шестая
М-р Неру сожалеет
Когда в июне 1955 года я прибыл обратно в Лхасу, меня как обычно приветствовали тысячи людей. Мое долгое отсутствие очень опечалило тибетцев, и они вздохнули с облегчением, когда Далай Лама оказался опять среди них. И для меня это было таким же облегчением. Китайцы явно вели себя здесь более сдержанно, чем в восточном Тибете. На обратном пути из Китая я принял кроме многих рядовых посетителей многочисленные делегации от местных старейшин, умолявших, чтобы я попросил наших новых хозяев изменить свою политику в этих местностях. Они видели, что китайцы угрожают самому образу жизни тибетцев и были очень обеспокоены.
В самом городе обстановка показалась мне относительно нормальной, за исключением того, что теперь было много легковых автомобилей и грузовиков, которые впервые в истории внесли в этот город шум и выхлопные газы. Нехватка продовольствия стала менее острой, а активные проявления народного гнева уступили место скрытому недовольству, смешанному с пассивным сопротивлением. Теперь, когда я вернулся, возродился даже некоторый оптимизм. Я со своей стороны ощущал, что мой статус среди местных китайских властей определенно возрос благодаря публичным проявлениям доверия ко мне Председателя Мао, и все-таки продолжал надеяться на лучшее будущее.
Однако я сознавал, что внешний мир повернулся к Тибету спиной. Хуже того, Индия, наш ближайший сосед и духовный наставник, косвенно признала притязания Китая на Тибет. В апреле 1954 года Неру подписал новый Китайско-Индийский договор, который включал в себя меморандум, известный как Панча Шила, где было зафиксировано соглашение о том, что Индия и Китай ни при каких обстоятельствах не будут вмешиваться во "внутренние" дела друг друга. Согласно этому договору Тибет являлся частью Китая.
Лето 1954 года, несомненно, было лучшим периодом из всего нелегкого десятилетнего сосуществования китайских властей и моей тибетской администрации. Но лето в Тибете коротко, и уже через несколько недель до меня стали доходить тревожные вести о деятельности китайских властей в Кхамс и Амдо. Они совершенно не собирались оставлять наш народ в покое и стали в одностороннем порядке внедрять всякого рода "реформы". Были введены новые налоги на дома, землю и скот, и в довершение всех беззаконий, для обложения налогом было оценено имущество монастырей. Большие поместья конфисковались, а землю местные китайские кадры перераспределили в соответствии с их собственной политической идеологией. Землевладельцев предали публичному суду и приговорили к наказанию за "преступления против народа"; к моему ужасу, некоторые были приговорены даже к смертной казни. Одновременно китайские власти стали проводить облавы на многие тысячи кочевых скотоводов, пасших свой скот в этих плодородных районах. Наши новые хозяева терпеть не могли кочевничество, так как видели в этом варварство. На самом деле китайское слово "манцзе", которым принято обозначать тибетца, буквально означает "варвар".
