Штаб Терского казачьего войска размещался в одном из лучших зданий Пятигорска – бывшей гостинице «Бристоль», кстати, сохранившейся до наших дней в почти первозданном виде, с прежними, не улучшенными номерами, с высокими лестницами, с большим, едва ли не доходящим до потолка зеркалом, расположенным в пролете второго этажа, со старой картиной в вестибюле, изображающей дуэль Лермонтова с Мартыновым, их секундантов, и подтверждающей покорение Кавказа Россией еще в давние времена.
В штабе Михаилу Афанасьевичу пообещали разыскать братьев, а самого направили в город Грозный, на должность начальника медицинской службы 3-го Терского конного полка.
Здесь мы временно прервем повествование. И еще раз воздадим должное автору книги «Михаил Булгаков на берегах Терека», вышедшей в то время, когда произведения великого писателя мариновались в спецхране и ни лучший исследователь жизни Булгакова Мариэтта Омаровна Чудакова, ни Лидия Яновская, никто из других будущих булгаковедов не осмелились написать подобную гиреевской книгу. Да ее, кстати, в то время и не издали бы в Москве.
Книга Гиреева не во всем понравилась Татьяне Николаевне, о некоторых местах она отзывалась даже с гневом и возмущением, и порой ее замечания, особенно касающиеся быта, справедливы. Мне было бы совершенно непонятно столь явное неприятие этой книги, если бы… Если бы я не встретился в жизни с подобным явлением. У нашей семьи было немало друзей – к примеру, известный экономист доктор наук Козлов, чью первую книгу выпустил отец, руководя «Гострудиздатом», еще перед началом войны, издал, несмотря на то, что старший брат Козлова был репрессирован. Врагов числом поболее отец заимел после того, как стал в 1939 году во главе Государственного издательства еврейской литературы «Дер Эмес» («Правда»). Некий Гофман регулярно писал клеветнические письма в ЦК. А потом отца осудили за издание якобы. Но с давних пор с нашей семьей дружила семья Александра Гурштейна, единственного критика еврейской литературы на языке идиш. Гурштейн геройски воевал, был не раз награжден, но не дождался Дня Победы. В 1968 году умер и мой отец, вернувшийся из лагеря в Коми АССР реабилитированным и страдающим болезнью Паркинсона. Живущая неподалеку от нас вдова Гурштейна Александра Васильевна часто заходила к моей маме и однажды принесла радостную весть: Театр на Таганке, сам Любимов ставит спектакль о войне, и одна из его новелл будет посвящена Александру Гурштейну. Но после премьеры пьесы вдова героя новеллы вернулась обескураженной и недовольно сказала маме, что они все переврали, что она говорила об этом с Любимовым, но он не хочет ничего менять, и пересказала свой разговор с художественным руководителем театра.
Вдова Гурштейна . Вы исказили образ моего мужа!
Любимов (растерянно). В чем именно? Новелла взята из жизни. Мне говорил автор, которому я полностью доверяю. Эпизод, где ваш муж вынес с поля боя тяжело раненного воина-татарина, бывшего едва ли не вдвое тяжелее его, был на самом деле!
Вдова Гурштейна . Я не об этом. Такой факт был и описан в газете.
Любимов (вскинув брови). Так в чем же погрешили мы против правды?!
Вдова Гурштейна . В очень многом. Гурштейн не носил очков, а в спектакле они даже сверкают под прожекторами. Я уже не говорю о том, что, кроме роста и веса, артист ничем не похож на моего мужа.
Любимов . Извините…
Вдова Гурштейна . Не могу. Герой этой новеллы не Гурштейн!
Любимов . Почему? Я вас не понимаю!
Вдова Гурштейна . Александр говорил совершенно другим языком. Любил шутить. А ваш герой? Хмурый донельзя. Он добрый человек, каким и был мой муж, но в остальном – в привычках, в манере поведения – это совершенно не Александр! Я требую снятия новеллы с репертуара! Вы же не станете полностью переделывать ее?!
Любимов (ошеломленно). Переписывать?! Заново ставить?! Принятый Министерством культуры спектакль?! Не чей-нибудь, а нашего театра! Объявленный в репертуаре еще два месяца назад? Вы шутите, разыгрываете меня?
Вдова Гурштейна . Я говорю совершенно серьезно! Я требую…
Любимов (смягчаясь через силу). Но ведь мы не ушли от реального события, мы показали подвиг вашего мужа!
Вдова Гурштейна . Налицо подвиг, но не моего мужа. Искажены, и сильно, черты его характера. Есть слова, целые фразы, которые он никогда бы не произнес.
Любимов (бледнея). Извините, но я не могу с вами согласиться.
После этого разговора вдова Гурштейна обратилась с жалобой к тогдашнему министру культуры Екатерине Алексеевне Фурцевой. Министр пошла на компромисс, договорившись с Любимовым о замене фамилии героя оспариваемой новеллы.
Мне казалось, что наша знакомая в данном случае не права, придирается к мелочам, и в результате новелла о подвиге ее мужа теперь посвящена выдуманному автором человеку. Лишь потом я понял, что, безмерно любя мужа, к тому же мужа, потерянного на войне, она в своей памяти хранит каждое его слово, каждый жест, действие, и все это стало для нее святым, не подлежащим изменению.
Однажды знаменитому писателю Юрию Олеше заказали – а в СССР литзаказ был делом обычным – написать повесть об оккупированном немцами Киеве, разумеется, во время Великой Отечественной войны. Олеша отказался, сославшись на незнание киевского быта. К примеру, была ли горячая вода в водопроводе или нет. Татьяна Николаевна в одном из интервью делает более или менее справедливый упрек Гирееву. Он пишет о том, как в 1918 году Булгаковы возвращались через Москву в Киев: «Наконец в самом конце снежного и холодного февраля супруги Булгаковы вернулись, измученные долгой и трудной ездой в теплушках, в родной город». Татьяна Николаевна в ответ негодует: «Ничего подобного. Мы прекрасно ехали, в хорошем поезде, чуть ли не в международном вагоне. И питались прилично. Это Гирееву так казалось: раз время такое тревожное, то и ехали плохо».
Сложна работа автора, пишущего на исторические темы. Он может ошибиться в подробностях быта, но не имеет нрава искажать суть событий и отношения героев, нарушать историческую правду. Здесь ошибка, коли существует, столь незначительна, что и упрек Татьяны Николаевны Гирееву, по сути, малозначимый, но это еще прелюдия к общей оценке книги и причины отъезда Михаила Булгакова на Кавказ. Вот что по этому поводу заявила интервьюеру Татьяна Николаевна: «Да что вы! Брехня какая. Во-первых, никакого Корецкого не было, во-вторых, Николай в это время преспокойно жил в Киеве». А перед этим в книге Гиреева есть такой эпизод. Пишет Костя: «Дорогие мои, милая Варвара Михайловна! Случайная встреча с капитаном Корецким, который в ближайшие дни направляется в Екатеринослав, подает мне надежду, что эта записка найдет вас. Николка жив, хотя и не совсем здоров. У него сыпной тиф. Кризис миновал. Поправляется. Лежит в пятигорском госпитале. Я имею возможность его навещать. Бог даст, все обойдется, канут в Лету наши страдания, и мы вновь соберемся за круглым столом… Да хранит вас Бог. Остальное расскажет капитан. Очень тороплюсь. Всегда ваш Константин Булгаков». Далее Гиреев пишет, что «Варвара Михайловна дрожащей рукой ищет носовой платок». Далее, по Гирееву, собирается семейный совет Булгаковых. Варвара Михайловна обращается к сыну: «После смерти отца ты, Миша, старший мужчина в доме. Ответственность за всех на тебе. Спаси брата. Я знаю, ты его любишь… А он один в чужом краю… Я знаю, долго так не проживу. Вижу – вокруг безумие. Его там убьют. Спаси Колю…»
