Чтобы набрать детей для нашей школы, мы объявили в главных газетах о том, что школа Айседоры Дункан открыта для приема талантливых детей, дабы они стали последователями того искусства, которое А. Дункан надеется преподать тысячам детей из народа. Конечно, внезапное открытие этой школы без соответствующего предварительного обсуждения и без капитала было в высшей степени опрометчивым начинанием, которое повергло моего директора в тревогу. Он беспрерывно замышлял для меня всемирное турне, а я беспрерывно настаивала сперва на том, чтобы провести год в Греции, который он называл потерянным временем, а сейчас на полном прекращении своей карьеры ради приема и обучения детей тому, что он считал совершенно бесполезным. Но это полностью соответствовало всем нашим начинаниям, в высшей степени непрактичным, несвоевременным и импульсивным.
Из Копаноса Раймонд присылая нам все более тревожные вести. Стоимость колодца возрастала. С каждой неделей надежды на появление в нем воды ослабевали. Расходы на сам дворец Агамемнона увеличились до таких ужасающих размеров, что я наконец была вынуждена от него отказаться. Копаное остался навсегда красивыми развалинами на горе, и с тех пор греческие революционеры пользовались ими как крепостью. Он и сейчас стоит там, быть может, в ожидании лучших времен.
Я решила, что должна сосредоточить все свои средства на учреждении школы для молодежи всего мира, а местом для нее избрала Германию, как центр философии и культуры, каким, я тогда полагала, она являлась.
На объявление отозвалось множество детей. Я вспоминаю, как однажды, возвращаясь с утреннего концерта, я застала улицу осажденной родителями со своим потомством. Немецкий кучер обернулся ко мне и сказал:
— Одна сумасшедшая дама, которая живет в этом доме, дала объявление в газете, что она охотно примет к себе детей.
Я была этой «сумасшедшей» дамой. До сих пор точно не знаю, как мы отобрали детей. Я так жаждала заполнить Грюневальд и сорок кроваток, что брала детей без разбора, иногда просто за приятную улыбку и красивые глаза. Я не задавалась вопросом, способны они или нет стать будущими танцовщиками.
Так, например, однажды в Гамбурге в мою гостиную в отеле вошел мужчина в высокой шляпе и сюртуке, держа в руках узел, завернутый в шаль. Он положил узел на стол, и я, развернув его, увидала два больших внимательных глаза, глядевших на меня, — девочку, приблизительно четырех лет, самого молчаливого ребенка, какого я когда-либо встречала. Она не издала ни единого звука, не произнесла ни одного слова. Сам господин, казалось, очень спешил. Он спросил меня, возьму ли я ребенка, и едва дождался ответа. Переведя взгляд с лица ребенка на его лицо, я уловила в них большое сходство, которое могло объяснить его поспешность и желание сохранить тайну.
Со свойственной мне непредусмотрительностью я согласилась принять девочку на содержание, после чего он исчез, и я никогда его больше не видала.
В поезде из Гамбурга в Берлин я обнаружила, что у девочки была сильная лихорадка — тяжелый случай воспаления миндалевидных желез. В Грюневальде в продолжение трех последующих недель мы отвоевывали ее у смерти с помощью двух сиделок и великолепного доктора Гоффа, знаменитого хирурга, который был полон такого восторга перед идеей моей школы, что оказывал свои услуги бесплатно.
Доктор Гоффа часто говорил мне:
— Это не школа. Это больница. Все эти дети несут в себе наследственную заразу. Вы увидите, что окажется необходимым проявить величайшие заботы, чтобы сохранить их в живых, а не обучать их танцам.
Доктор Гоффа был крупнейшим человеком. Знаменитый хирург, которому платили за его услуги баснословные деньги, он целиком тратил свое состояние на больницу для бедных детей, которую содержал за собственный счет. Со дня возникновения моей школы он сделался нашим врачом. Без его неусыпной помощи я никогда не смогла бы привести всех детей в то великолепное состояние здоровья и гармонии, которого они впоследствии достигли. Он был высокий, дородный и привлекательный мужчина, с красными щеками и такой дружеской улыбкой, что все дети любили его не меньше, чем я.
Отбор детей, организация школы, начало уроков и распорядок жизни учеников отнимали все наше время. Несмотря на предостережения моего директора, утверждавшего, что удачные подражатели моего творчества в танце составили целые состояния в Лондоне и повсюду, ничто не заставило бы меня уехать из Берлина. Ежедневно с пяти до семи я учила детей танцевать.
Дети делали феноменальные успехи, и я полагаю, что своим хорошим здоровьем они были обязаны здоровой вегетарианской диете, установленной доктором Гоффа.
* * *
К этому времени моя популярность в Берлине стала почти невероятной. Меня называли «божественной Айседорой». Я никогда не носила иной одежды, кроме короткой белой туники и сандалий, оставляя ноги обнаженными. Зрители приходили на моих представлениях в состояние совершенного экстаза.
Однажды вечером, когда я возвращалась со спектакля, студенты выпрягли лошадей из моей кареты и повезли меня по знаменитой «Аллее побед». На середине аллеи они потребовали, чтобы я произнесла речь. Я встала в карете и обратилась к студентам со следующими словами:
— Нет высшего искусства, — сказала я, — нежели искусство скульптора. Но почему же вы, любители искусства, допускаете это ужасное поругание над ним в самом центре вашего города? Взгляните на эти статуи! Вы изучаете искусство, но если бы вы в самом деле изучали искусство, то должны были бы сегодня же ночью вооружиться камнями и разрушить их. Разве они являются искусством? Они и искусство! Нет! Они воплощают мечты кайзера.
Студенты разделяли мое мнение воем и выражали свое одобрение. Если бы не прибыла полиция, нам удалось бы выполнить мое желание и разрушить эти ужасные статуи города Берлина.
Однажды вечером, в 1905 году, я танцевала в Берлине. Хотя, как правило, я во время танца никогда не обращаю внимания на зрителей, в этот вечер я увидела человека, сидящего в первом ряду. Я не глядела и не знала, кто он такой, но физически чувствовала его присутствие. По окончании спектакля в мою уборную вошло прекрасное существо. Но прекрасное существо было очень сердито.
— Вы чудесны! — воскликнул он. — Вы удивительны! Но зачем вы украли мои идеи? Откуда вы достали мои декорации?
— О чем вы говорите? Это мои собственные голубые занавесы. Я придумала их, когда мне было пять лет, и с тех пор я всегда танцую перед ними.
— Нет! Они принадлежат мне! Это мои идеи. Но вы именно та исполнительница, которую я себе представлял перед моими декорациями. Вы воплотили в жизнь все мои мечты.
