Писатель незлобливо, но очень метко и едко подмечал и высмеивал нелицеприятные ситуации, случающиеся с «голодными» эмигрантами, в особенности из России, которые, попадая за границу, оказываются зачастую совершенно не готовыми к адекватному восприятию чуждой им культуры и быта. К слову сказать, гиперболизированные образы сатиры Аверченко на «русских за границей» не потеряли своей актуальности и сегодня.
В сборнике «Чехо-Словакия» он писал: «Всякому… известно, что если человека, долго голодавшего или томившегося жаждой, — сразу накормить до отвала или напоить до отказа — плохо кончит такой человек: выпучит глаза и, схватившись исхудалыми руками за раздутый живот, тихо отойдет в тот мир, где нет ни голодных, ни сытых…
Будь моя власть, я бы на границах, через которые переваливают беглые советские граждане, стремясь в Белград, Прагу и прочие места, — я бы на всех таких границах понастроил этакие предбанники, нечто вроде карантина, где беглецы подготовлялись бы к предстоящей сытой, безопасной жизни — постепенно, исподволь…
Скажем так: голодный, жаждущий… бедняга с разбегу перелетел границу и ввалился прямо в мои объятия.
Такого беднягу надлежит, прежде всего, схватить за шиворот и дать два-три тумака, чтобы переход от советской жизни к обыкновенной был не так резок…
Ночью рекомендуется разбудить спящего скитальца, произвести у него легкий пятиминутный обыск и ткнуть штыком или прикладом в бок.
На следующий день федеративный беглец перевозится в более удобное помещение. Хлеб ему дается менее черствый, пиво прокисшее чуть-чуть, а вместо тычка штыком — пара снисходительных оплеух.
Когда вы заметите, что у беглеца… взор сделался более спокойным…рискните к мягкому белому хлебу прибавить немного жареного мяса…стаканчик казенной водки и полбутылки вкусного, свежего, пражского пива. Вместо побоев — легкий щипок или щелчок по голове, нечто среднее между болевым ощущением и игривой лаской…..накормите беглеца супом, судаком, гусем и пирожными и, потрепав по плечу, можете уже выпустить его на свободу: вы приготовили его достаточным образом к восприятию прелестей спокойной, нормальной, сытой жизни.
Вот как нужно было делать…»
«У нас… дело поставлено из рук вон плохо…»
Аркадий Тимофеевич с детства страдал заболеванием глаз. Но этот физический недостаток никак не сказывался на глубине и широте его видения жизни как сатирика и юмориста. Насмотрелся и наслушался он в эмиграции многого, подмечая детали, которые отнюдь не радовали и не смешили его самого. Из наблюдений рождались сатирические образы, над которыми, благодаря таланту писателя, люди смеялись, порой не осознавая, что смеются над собой, а, впрочем, возможно, втайне надеясь, что личности героев Аверченко «списаны» не с них. «Андрюшей Перескокиным» из едкой сатиры Аверченко никому не хотелось выглядеть…
Но, очевидно, «Перескокиных» в эмигрантской колонии в Праге 20-х годов было много, раз Аверченко не мог пройти мимо этой стороны жизни русских за границей. «…Ау нас в Константинополе, Белграде, Праге — это дело поставлено чрезвычайно плохо… — сетовал писатель-сатирик. — (Я говорю "у нас", потому что я теперь чувствую себя всюду у себя — Прага ли, Лондон или Мельбурн — это все мои летние виллы, в которых я спасаюсь от советской духоты)… Так вот, я и говорю — у нас дело поставлено из рук вон плохо: перескочил человек границу, почувствовал приволье и свободу, съел 10 фунтов белого хлеба, уписал поросёнка и…»
Рожденный фантазией гениального сатирика обобщенный образ, — некий русский беглец Андрюша Перескокин, — очевидно, тоже не прошел «предварительной подготовки» перед выездом за рубеж. Вот так — разом и вдруг — он очутился в Праге и — ошалел… В таком шоковом состоянии и повстречал его знакомый, приехавший ранее в Прагу из России и, очевидно, сумевший успешно «адаптироваться» в новых условиях жизни.
«— Андрюша, голубчик! Ты! Не чаял и видеть тебя в живых! Давно из Совдепии?.. — обрадовано воскликнул знакомый.
— Только сегодня, родной. Пешком в Прагу добрел, не успел еще очухаться… Фу-фу!.. — устало ответил Андрюша Перескокин.
Увидев в руках у Андрюши свертки, в которые были завернуты живой поросенок и мотки бечевки для упаковки, знакомый поинтересовался:
— Зачем это тебе?
— Замечательно дешево. Купил на всякий случай. У нас ведь в Москве бечевок совсем нет. А о поросятах даже забыли, какой он и есть. А тут за 80 крон…
— Да зачем тебе сырой? Ты бы лучше жареного купил…
— Вот оригинал! Да ведь совсем даром!..»
Увидев помутневшие от жажды накопительства глаза соотечественника и обеспокоившись состоянием его рассудка, знакомый стал уговаривать Андрюшу остановиться и перестать покупать в немыслимых количествах уголь, прессу, автомобили, сосиски… Однако соотечественник Андрюша Перескокин не послушался.
«Леденящий душу хохот» Аверченко
Спустя некоторое время знакомый увидел Перескокина «едущим по одной из окраинных улиц Праги на возу с сеном (купил Андрюша сено очень дешево, совсем даром); в одной руке Андрюша держал жареного гуся (ошеломляющая дешевизна — сто крон!), в другой руке бутылку водки (а у нас в Совдепии за водку — расстрел!). Сидя на возу с сеном, Андрюша лихорадочно пожирал гуся, запивал — водкой прямо из горлышка, а в промежутках между жевательным и глотательным процессом на всю улицу горланил "Боже, царя храни!". Увидел меня, загадочно подмигнул — и его леденящий душу хохот огласил улицу.
— Видал-миндал?! Дорвался я теперь… Гуляй душа! В гостиницу с сеном не пускают, так я теперь тово… Крейсирую! Си-иль-ный, державный ца-арствуй на славу…
— Доктора! — крикнул чей-то озабоченный голос. — Готов паренек! Скапустился.
Сняли Андрюшу с сена… Повели…»
А далее следует не до конца расшифрованная современными исследователями фраза гениального Аверченко-сатирика, обращенная ко всей русской эмиграции того времени, в том числе и к самому себе: «И сидит он теперь в компании Наполеона Бонапарта, стеклянного человека и человека-петуха, хлопающего над самой Андрюшиной головой ладонями и оглушительно кукарекающего…»
Небезынтересной для иммиграционных служб государств представляется вывод, сделанный Аркадием Тимофеевичем в заключение истории о сошедшем с ума соотечественнике за границей: «…выдержи Андрюшу в проектированном мною подготовительном карантине — ничего бы этого и не было…
Нет того, чтобы позаботиться о приезжающих…»
«Нет человека деликатнее…»
За какую бы тему ни брался Аркадий Тимофеевич в период пребывания в Праге, из-под его пера выходили блистательные, наполненные глубоким философским смыслом, сюжеты, выводы и уроки из которых во многом полезны и для современников. Пожалуй, хрестоматийным для дипломатов, разведчиков и создателей разнообразных объединительных «миссий», «идей» и «платформ» мог бы стать рассказ Аверченко о том, как он однажды задался целью вывести из себя чеха.
