Все, что было предано чистому учению, собиралось вокруг меня, чтобы поучаться.
Чаще всего Кальвин проповедовал в доме своего друга – купца Делафоржа. Его пламенное и убежденное слово, его строгая последовательность и неумолимая логика производили неотразимое впечатление на слушателей. Он познакомился с Ж. Русселем, благочестие которого, по его собственному признанию, вызывало в нем удивление, а «пример был необыкновенно полезен».
Наступил Великий пост 1533 года. Франциск уехал из столицы, оставив там короля и королеву Наваррских. Руссель находился с ними. Маргарита нашла возможным устроить в своем помещении, в Лувре, открытую проповедь евангелического учения. Ежедневные беседы Русселя, объяснявшего Святое Писание по-французски и притом простым языком, привлекали огромные массы народа.
Теологи пытались донести на Русселя как на еретика, но Франциск не захотел их даже слушать, а епископ Парижский, кардинал Жан дю Белле, один из самых просвещенных и гуманных людей своего времени, отнюдь не склонен был поддерживать интриги и козни фанатиков. Тогда сорбоннисты начали обличать с кафедры не только королеву Наваррскую, но даже епископа Парижского и самого Франциска I, называя их сообщниками и покровителями еретиков. Больше всех шумели Ле Пикар и синдик Беда. Последний, не смущаясь, говорил, что для того чтобы искоренить ересь, надо уничтожить прежде всего ее «высоких покровителей», очевидно, намекая на Маргариту. Другие по его примеру рассказывали с кафедры: сестра короля не только прикрывает своих друзей-единомышленников, но и какими-то чарами внушает к ним симпатию и королю Франциску, и своему супругу, королю Наваррскому, убедив их, что «лютеранство не есть ересь». Говорили также: если Франциск не перешел еще окончательно в протестантство, то только благодаря маршалу Монморанси.
Маргарита, примкнув к реформатам, стала врагом Монморанси. Пользуясь своей близостью к королю, он пытался посеять в его душе недоверие к сестре. Маршал убеждал Франциска, что реформаты заняты не столько вопросами религии, сколько замыслами против общественного и государственного порядка, поэтому нужно искоренить ересь, как бы ни было высоко положение затронутых ею лиц. Намек был довольно прозрачен, но маршал не решался еще прямо называть Маргариту. Вскоре при дворе стало известно об истинном отношении маршала Монморанси к королеве Наваррской – ни для кого, кроме нее самой, это не составляло тайну. Весьма вероятно, что Сент-Март намекал именно на маршала, когда говорил «о черной неблагодарности некоторых лиц, которые, будучи особенно любимы, ласкаемы и ценимы Маргаритой, употребляли все средства, чтобы исподтишка восстановить против нее брата и мужа».
Дерзость католических проповедников достигла наконец совершенно невозможных размеров. Во владениях самой Маргариты нашелся монах, с церковной кафедры советовавший «зашить королеву в мешок и утопить в Сене». Узнав об этом, Франциск возмутился за свою сестру. Она же относилась равнодушно к неистовствам католиков, пока эти неистовства касались только ее личности. По приказу короля проповедник был схвачен и судим за оскорбление величества; его присудили к тому самому наказанию, которое он придумал для своей королевы. Но королева не допустила того, чтобы совершилась такая жестокость: по ее настоянию Франциск смягчил приговор, заменив его всего только двумя годами ссылки на галеры.
Однако даже и это не успокоило врагов Маргариты. В ней они видели оплот и силу протестантской партии. Голос Маргариты заглушал голоса теологов и Беды, ее влияние перевешивало влияние Монморанси. Надлежало направить все усилия именно против нее и доказать королю, что она еретичка и ее деятельность ведет к гибели церкви, а это приведет к гибели государства. Католики пустили в ход все средства и с диким фанатизмом обрушились на королеву Наваррскую. Например, в первых числах октября 1533 года в одном училище был разыгран фарс, показывавший Маргариту и Жерара Русселя. Пьеса начиналась изображением королевы, занятой пряжей, как подобает всякой женщине и доброй хозяйке. В это время к ней подходит Мегера и с целью соблазнить протягивает ей Евангелие. Едва только королева взялась за эту книгу, как сразу обратилась в фурию, бросила домашние занятия и направила свои силы на угнетение «несчастных и невинных» (то есть католиков). Это представление вызвало бурный восторг публики и гром рукоплесканий. На нем присутствовали теологи из Сорбонны. Пьесу, хотя она была примитивной и нисколько не остроумной, велели напечатать для удобного ее распространения в публике.
Понемногу борьба, завязавшаяся между двумя религиозными партиями, охватывала все больше людей, и вскоре все население столицы начало глухо волноваться. Католики только этого и желали. Им во что бы то ни стало нужно было доказать королю, что протестанты не только церковные реформаторы, но и революционеры и что их учение колеблет все устои государственной жизни и неизбежно влечет за собой нарушение общественного спокойствия и всевозможные беспорядки. Католические проповедники удвоили свое рвение, и в церквях вместо слов любви и примирения слышались только призывы к мщению и возгласы яростной вражды. Но они не устрашали Маргариту.
Как раз в это время (в 1531 году – в Алансоне, в 1533-м – в Париже) Маргарита Наваррская выпустила в свет стихотворную книгу «Зерцало грешной души» (Le miroir de l'âme pécheresse). Она вызвала в Сорбонне целую бурю осуждения за еретические взгляды. Королева обратилась к Франциску. Он потребовал отчета у Сорбонны, за что именно осуждена книга. Королевский духовник объявил, что он не находит решительно ничего еретического в произведении королевы Маргариты и не согласен с цензурой Сорбонны. Опасаясь гнева короля, в Сорбонне к его мнению присоединились все.
Что же за ереси проповедовала Маргарита в своем небольшом сочинении? В авторском обращении к читателям, предпосланном поэме, выражена цель: показать, во-первых, что делается с человеком, когда Господь захочет его спасти и для этого ниспошлет ему дар благодати, то есть веру, и, во вторых, – каково человеческое сердце само по себе, до получения веры, которая одна дает нам силу познать доброту, мудрость и могущество, то есть Бога. «Зерцало» начинается с провозглашения одного из основных догматов протестантской церкви – об оправдании благодатью и верой. Этот догмат давал теоретическое основание для борьбы протестантов против папских индульгенций.[69] Как известно, католическая церковь утверждала, что хотя заслуги Христа и достаточны для спасения всего рода человеческого, но к этому небесному сокровищу постоянно прибавляются еще заслуги святых, совершивших больше подвигов, чем требовалось для их личного спасения. Из этого-то запаса «избытков» добрых дел, распоряжение которым предоставлено наместнику Христову, папа и может отпускать грехи, кому он захочет. Протестантизм же учил, что спасение всех и каждого обусловлено не личными добрыми делами, а только милостью Божией, дающей человеку истинную веру, которая и спасает его. Добрые дела бессильны для нашего спасения, а потому никакой «сокровищницы» у папы нет и никаких грехов он отпустить индульгенциями не может.
