Приехав в Клуб, он сообщил Борису, что выходит из газпромовской сделки. Борис с трудом сдерживал гнев, но как только Джордж уехал, он взорвался:
— Как он может так поступать? Ведь мы договорились, пожали друг другу руки! Неужели он действительно поверил этому клоуну? Неужели он не понимает, что Немцов играет роль “Чубайса с человеческим лицом” для глупых иностранцев. Я сам его на эту роль выбрал, когда мы были одной командой. Я не хитрил с Джорджем — специально привез его в Сочи, чтобы он своими глазами увидел, как здесь делаются дела. Это все махинации Чубайса, который строит для себя платформу. Честная игра — курам на смех! Как Джордж может этого не понимать?
Я не знал, что ответить. Конечно, я был расстроен не меньше, так как мои собственные шансы стать миллионером только что безвозвратно испарились. Нужели Джордж действительно такой наивный? Или ему известно что-то, чего я не знаю? Джордж, конечно, мой босс и очень умный человек, но Борис все-таки лучше понимает, что происходит в Кремле.
На самом деле, как выяснилось месяц спустя, Джордж отнюдь не выходил из игры, а провернул в Москве другую грандиозную сделку, которая выглядела классической закулисной договоренностью. Я не знал о том, что после визита в Клуб он встретился с Борисом Йорданом, американским инвестиционным банкиром российского происхождения, который уговорил его вложить миллиард долларов в другой приватизационный проект, и на стороне не кого-нибудь, а изобретателя залоговых аукционов Потанина, который претендовал на 25 процентов “Связьинвеста”, российского телекоммуникационного холдинга. Сорос с Потаниным выступили против альянса Гусинского с испанской компанией “Телефоника”. Руководил аукционом министр приватизации Альфред Кох, которому накануне Джордж одолжил миллиард долларов для госбюджета.
26 июля были объявлены результаты: Сорос и Потанин приобрели четверть “Связьинвеста” за один миллиард восемьсот восемьдесят миллионов долларов.
Разразился скандал. Гусинский, который проиграл аукцион, заявил, что Чубайс лично обещал ему, что согласно “установленным правилам” его заявка непременно выиграет, а сам за его спиной подыграл Потанину. Березовский, который был свидетелем чубайсовских гарантий, поддержал Гусинского. Даже Ельцин, который рассказал в “Президентском марафоне”, как ему пришлось “разбираться с разгоравшимся конфликтом”, отметил, что “Гусинский с полным основанием претендовал на покупку акций “Связьинвеста”.
Однако Чубайс утверждал, что аукцион прошел в соответствии с новыми правилами честной игры и открыл новую эру нравственно безупречного, честного капитализма. Борис же настаивал, что на самом деле имела место закулисная договоренность Чубайса с Потаниным.
История со “Связьинвестом” стала концом Давосского пакта. В течение трех последующих месяцев вся мощь медиа-империй Березовского и Гусинского обрушивалась на правительство младореформаторов, обвиняя их в коррупции. Программы ОРТ и НТВ рисовали образы продажного госчиновника Чубайса в доле с алчным банкиром, суперолигархом Потаниным, за спиной которого маячила зловещая фигура Джорджа Сороса, небезызвестного спекулянта с Уолл-стрита. “Война олигархов” раздирала Ельцинскую администрацию на куски. Опросы общественного мнения говорили о неуклонном снижении доверия к младореформаторам.
Я несколько раз тогда разговаривал с Борисом, пытаясь убедить его, что этот конфликт парализует власть, подрывает доверие к реформам, что он выгоден лишь коммунистам и чекистам. Зачем Гусинскому вся эта суета из-за какой-то телефонной компании? Что ему — мало банка и телевидения?
Борис сердито посмотрел на меня.
— Дело не в этом. Меня абсолютно не волнует, получит Гусь телефонную компанию или нет. И честная игра здесь ни при чем: любые результаты были бы подстроены. Дело в том, что Чубайс хочет получить полный контроль на том основании, что он так решил. Возомнил, что государство — это он. Большевик е…ый! Серый кардинал!
Борис объяснил, что спор вокруг “Связьинвеста” — это не просто схватка Потанина с Гусинским за кусок собственности, а столкновение двух точек зрения на то, как должны строиться взаимоотношения бизнеса и государства в новой России. Пожалуй, единственными людьми, которые уже тогда четко понимали, о чем идет речь, были Чубайс и Березовский — две полярные фигуры Давосского пакта, оба антикоммунисты, но один — супербюрократ, а другой — суперкапиталист.
Согласно Борису, независимые от власти олигархи должны обладать существенным политическим влиянием. В этом, по его мнению, историческая роль российского бизнеса — быть противовесом коммунистам и спецслужбам, столпам тоталитарного государства. По Борису, олигархи были гарантами демократического развития, финансовым фундаментом свободы слова и плюрализма. Иначе государство подомнет под себя все — и прессу, и парламент, и гражданское общество.
Чубайс же, наоборот, считал, что олигархи, которые возникли от щедрот государства, должны находиться под контролем власти и подчиняться ей. Поразительно, как менее чем за два года точка зрения Чубайса изменилась на 180 градусов: из радикального сторонника безудержного капитализма он превратился в апологета государственного контроля над капиталистами. Будучи по сути своей радикалом, он бросился из одной крайности в другую, наслушавшись, по-видимому, кейнсианских проповедей Сороса.
Именно тогда начались и мои собственные разногласия с Соросом. Я разделял точку зрения Бориса. А Джордж принял сторону переродившегося Чубайса-государственника.
Я тщетно пытался объяснить Джорджу, что в России нет традиции прав и свобод. Демократические институты здесь слабы и непрочны, они не укоренились в обществе, поскольку в нем отсутствует средний класс, на котором держится демократия на Западе. На протяжении столетий все российские проблемы вырастали из ничем не ограниченной власти. Поэтому любые центры влияния, способные противостоять власти, будь то своекорыстные олигархи или даже полукриминальные губернаторы, являются проводниками свободы. Они заменяют отсутствующую систему сдержек и противовесов. Они играют роль феодальных баронов в средневековой Англии, выступивших за свои имущественные права против короля и положивших начало ограничению власти на Западе. Что укрепляет олигархов, то хорошо для демократии. Что усиливает Кремль, то плохо.
Но для Джорджа теперь уже не Чубайс, а Борис стал воплощением ничем не ограниченного капитализма, против которого он давно воевал. Сорос видел Россию вне контекста ее традиций и истории, в рамках своей собственной политической теории, которую провозгласил в опубликованной в тот год журнальной статье: “Главным врагом открытого общества является… вовсе не угроза коммунизма, а угроза капитализма”.
