Блаженная умерла в августе 1915 года и перед смертью все клала земные поклоны перед портретом Николая II. Когда она уже не могла это делать, то ее опускали и поднимали келейницы. Они спрашивали:
— Что ты, мамашенька, так на государя-то молишься?
— Глупые, он выше всех царей будет…
У нее было два портрета царских: вдвоем с государыней и один государь. Блаженная кланялась тому портрету, где он был один, говорила:
— Не знай преподобный, не знай мученик!
Незадолго до своей смерти Прасковья Ивановна сняла портрет Николая II и поцеловала в ножки со словами:
— Миленький уже при конце.
Часто говорила: «Я государю целое поле обработала, всю крапиву выжала, полынь выдергала и осот выжала». Все знающие понимали, что блаженная просила особо молиться за царя. Она вообще грозно относилась ко всем нарушителям долга присяги, не имеющим должного уважения к помазаннику Божьему — царю, и, как преподобный Серафим, таковых вообще не принимала и не благословляла. Известно, что Николай II со всеми серьезными вопросами обращался к Паше Саровской, посылая к ней великих князей. После смерти Серафимы у блаженной была новая келейница Евдокия Ивановна. Она рассказывала, что «не успевал один уехать (великий князь. — Н. Г.), другой приезжал». По словам той же Евдокии Ивановны, блаженная сказала, чтобы передали царю: «Государь, сойди с престола сам».
Паша Саровская за несколько месяцев предсказала начало Первой мировой войны своими иносказательными словами и действиями. Ночами она вставала и говорила: «Солдатики на войну пошли. Маршевали хорошо», а после этих слов горько плакала. Когда ее спрашивали о причине этого плача, она отвечала: «Как не плакать, ведь солдатики горькие, а люди те все горстями лук едят».
С начала войны блаженная усиленно постилась и молилась. Она до того исхудала, что трудно было ее узнать, была словно живой скелет. На вопрос, что предстоит в этой войне, отвечала: «Бог нас любит и не оставит. Это дело не мое, есть Бог на небесах, а мое мочки две или три», келейным своим говорила: «Вы бы хоть один пру-точек связали». Всех она просила молиться об успехе наших дел на войне.
Игумен Серафим (Кузнецов) вспоминал: «В 1915 году, в августе, я приезжал с фронта в Москву, а затем в Саров и Дивеево. Помню, как я служил Литургию в праздник Успения Божией Матери в Дивееве, а затем прямо из церкви зашел к старице Прасковье Ивановне, пробыв у нее больше часа, внимательно слушая ее грядущие грозные предсказания, хотя выражаемые притчами, но все мы с ее келейницами хорошо понимали и расшифровывали неясное.
Многое она мне тогда открыла, которое я понимал не так, как нужно было понимать в совершающихся мировых событиях. Она мне еще тогда сказала, что войну затеяли наши враги с целью свергнуть царя и разорвать Россию на части. За кого сражались и на кого надеялись, те нам изменят и будут радоваться нашему горю, но радость их будет недолго, ибо у самих будет то же горе… Она взяла иконки Умиления Божией Матери, заочно благословила царя и семью, передала их мне и просила переслать. Благословила она иконки: государю, государыне, цесаревичу, великим княжнам — Ольге, Татиане, Марии и Анастасии, великой княгине Елизавете Федоровне и А. А. Вырубовой. Больше никому иконок не благословила, хотя я даже сам просил для некоторых, но мои просьбы не повлияли, ибо она действовала самостоятельно. Иконки были тотчас посланы по принадлежности.
После этого я пробыл в Дивееве еще несколько дней, по желанию старицы ежедневно ходил к ней, поучаясь у нее высокой духовной мудрости и запечатлевая в сердце своем многое, тогда мне непонятное. Только теперь (в 1920 году. — Н. Г.) мне представляется более ясным, как Богом было открыто этой праведнице все грядущие грозные испытания уклонившемуся от истины русскому народу. Непонятно мне было тогда, почему она благословила всем иконки не преподобного Серафима, а Умиления Божией Матери, пред которой скончался Серафим Саровский. В настоящее время для меня это ясно: она знала наперед, что все они кончат жизнь кончиной праведников-мучеников, как кончил жизнь и преподобный Серафим, и наследуют жизнь вечную в обителях рая вместе с ним. Целуя портреты царя и семьи, прозорливица говорила, что это ее родные, милые, с которыми будет скоро вместе жить. И это предсказание исполнилось. Она через месяц скончалась, перейдя в Вечность, куда перешли и царственные мученики в 1918 году»[7].
Возвращаясь к военным действиям Первой мировой войны, приведем несколько фактов прозорливости блаженной Паши. Перед взятием Львова она встала ночью на молитву, а потом сказала: «Государь, садись за стол, станови самовар, пей чай и садись обедать». Эти слова означали победу. Когда была назначена эвакуация Флорищевой пустыни под Киевом, оттуда пришло письмо от монахини с вопросом к блаженной, нужно ли уезжать. Ответ был такой: «Сядь да кушай!» — то есть Паша Саровская предсказала, что никакой опасности нет.
Прозорливость блаженной Паши Саровской охватывала и будущее целого государства, и будущее каждого человека.
Однажды крестьянин соседней с Дивеевом деревни ехал Саровским лесом за монастырской известкой и встретил юродивую Пашу, шедшую, несмотря на мороз, босой и в одной рубашке. Покупая известку, крестьянин взял несколько лишних пудов без денег. Паша встретилась ему, когда он возвращался довольный, с «прибытком». Блаженная поравнялась с ним и говорит: «Аль богаче от этого будешь, что беса-то слушаешь! А ты лучше живи правдой, которой раньше-то жил!»
В селе Аламасове пришла Паша к священнику, у которого в то время по делам был псаломщик церкви. Подошла блаженная к псаломщику и стала ему говорить: «Господин, прошу тебя, возьми или приищи хорошую кормилицу или няньку такую, потому тебе надо, никак нельзя, уж я тебя прошу, возьми кормилицу-то». Священник, услышав эти слова, огорчился, вообразив, что его беременная жена умрет во время родов. Прожил он в страхе до тех пор, пока супруга разрешилась ребенком совершенно благополучно. Но спустя какое-то время, несмотря на силы, молодость и здоровье, жена его умерла.
Крестьянская девица Ксения из села Рузина пришла к блаженной Паше просить благословение на поступление в монастырь со словами: «Братья и келью мне поставят». На это блаженная ответила: «Что ты говоришь, девка! Надо прежде в Петербург сходить, да всем господам сперва послужить, тогда даст мне царь денег, я тебе какую поставлю!»
В этот раз Ксения послушала блаженную, зная, что она просто так ничего не скажет. Но вот прошло время, братья девушки стали делиться, Ксения снова начала беспокоиться о своем будущем и пошла к Паше и говорит: «Вот братья делиться хотят, а ты не благословляешь! Как хотите, а уж не послушаю я вас и поставлю келью!» Прасковья Ивановна встала с кровати, тревожно посмотрела на нее и строго сказала: «Экая ты, дочка, глупая! Ну можно ли? Ведь ты не знаешь, сколько младенец-то превыше нас». Сказав это, Паша легла и вытянулась замерев. Ксения ушла, так и не поняв ничего. Но скоро пришла осень, а за ней и смерть — умерла сноха Ксении, у которой осталась маленькая девочка, круглая сирота. Тогда только поняла Ксения все слова и поступки блаженной: взяла девочку на свое попечение и осталась в миру.
