Ты спрашивал о К<нигоиздательст>ве. Не беспокойся. Все идет, как нельзя лучше. Люди они приятные, а я работаю честно. Результат — удовольствие, кажется, взаимное. Тебе все много кланяются, даже Сыромятников. Какой грозный человек: съел Бронштейна[111]. Сей последний грозится показать мне свою пятистопную социологическую драму из будущих времен. А пока что — я выправляю ему стихи (он переводит «Федру», Аннунцио). Словом, все хорошо, ни о чем не заботься; приезжай, однако же, скорее, — скучно.
До свидания. Целую тебя и очень люблю.
Твой Владислав.
Поклон Лидии Яковлевне.
29 октября 09. Москва.
15. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
[Открытка. 11. 07.1910, Таруса — 12.07.1910, Москва]
Что это, все сговорились мне не писать, что ли? Как история с этим новогреческим прохвостом? Как вообще ход истории? Мой адрес: Таруса (Калужс<кой> губ.), Антоновка, имение Калюжных[112]. С. В. Киссину.
Пиши, черт.
Муни.
16. В.Ф. Ходасевич — С.В. Киссину
Вена, 3/16 июня 1911 г.
Увы, русский поезд опоздал, и я уеду отсюда только вечером[113]. Сейчас 1/2 первого. Я шлялся, шлялся — и пришел в кафе.
Муничка, в Вене все толстые, и мне слегка стыдно. Часов в 9 встретил я похороны и задумался о бедном Каннитферштане[114], его несметном богатстве и о прочем. Хоронят здесь рысью. Ящик с покойником прыгает, венки прыгают, — все толстое, пружинистое — и прыгает.
На границе польский язык (там обращаются к пассажирам сперва по-польски, а потом уже по-немецки) — меня избавил от труда вынимать ключи из кармана: совсем не смотрели. Это, впрочем, меня огорчило: зачем же я не взял папирос? Если бы знал, что за мерзость немецкие или австрийские (черт их дери!) папиросы!! Я тебе привезу в подарок.
Ты не сердись, что я о вздорах. Но я очень устал, смотреть ничего сейчас не пойду, а времени до 6 часов, когда надо ехать на вокзал, — вдоволь. В Ивангороде поезд стоял 20 минут, и я свел знакомство с человеком, у которого были настоящие рыжие пейсы. Милый, но скучный: примирился со всем. Ну, вот. А в Польше на могилах ставят кресты, на которых можно распинать великанов, я не преувеличиваю. Такие же кресты — на перекрестках. Должно быть, нет страны печальнее, несмотря на белые домики и необычайно кудрявые деревья.
Ну, прощай. Поклонись Лидии Яковлевне и поблагодари за то, что она передала тебе это письмо.
Владислав.
По-моему, я очень недурно говорю по-немецки. Больше всего меня поражает то, что меня понимают.
17. В.Ф. Ходасевич — С.В. Киссину
22/9 июня 911 г.
Муничка!
Я не в Кави, а в Нерви. Это от Генуи сорок минут езды. Здесь очень жарко и очень хорошо. Окно мое выходит на море. С сегодняшнего вечера я сажусь работать. Кажется, это удастся, ибо на душе спокойно ровно настолько, насколько это для меня доступно. Возможно, что я даже стану изредка купаться. Если можешь, напиши мне, что и как. Однако, постарайся, чтобы я получил письмо твое числу к 23 по старому стилю, т. к. возможно, что 23-го я уеду в горы, а куда — не знаю. Ну, пока прощай. Всего тебе доброго. Женя[115] просила тебе кланяться.
Твой Владислав.
Italia, Genova, Nervi, pension Printemps, signor Wladislaw Khodassewitch.
18. С.В. Киссин — В.Ф. Ходасевичу
[На бланке «Кн-во “Польза”. В. Антик и Ко. Москва, Тверская, Козицкий, д. 2»]
Alte Moskau[116]. 16. VI. 11
Владичка!
Все тихо в здешних местах. Никто ни о ком ничего не знает. Так что даже удивительно. Впрочем, Нюра[117] уезжает в Париж обучаться красоту наводить. Здесь заведеньице откроет. Есть какие-то копошащиеся гадости вокруг Мусагета. Но это всегдашнее: кобели, попрошайки, сутенеры, мистагоги — на артельных началах.
У меня от дачной жизни на душе тихая скука. Когда приезжаю в город, испытываю злобу, зависть и какой-то совсем безоглядный гнев. Жарко и у нас. В Москве на днях было 40°.
Благодарю Евгению Владимировну за снимок с Боттичелли, но картина эта (оригинал) в Москве. Лучше бы из Италии получить что другое. Это, должно быть, у вас жара была большая, оттого… Кланяйся Евгении Владимировне. Да поскорей — в горы, а то здесь умные люди говорят: Нерви — совсем не место. Целую тебя. Муня.
Лида кланяется.
19. В.Ф. Ходасевич — С.В. Киссин
Nervi, 1 июля/18 июня 911
Ежели тебе любопытно знать, как живу и работаю я, — то слушай.
Здесь очень жарко и очень скучно. Этим предрешается дальнейшее. Утром, встав часов в 10, пью кофе и до завтрака жарюсь на пляже. От завтрака часов до 6 тружусь, в 6 опять иду на пляж и, пока Женя купается, пью birr'y, по-нашему — пиво. В семь обедать, а после обеда шляемся мы по городу или взбираемся на гору, что очень нравится Жене и чего терпеть не могу я. Потом заходим в кафе Milano, где вертлявая и раскрашенная итальянка поит нас кофе. Потом — полчаса у моря, а потом спать. Верх разнообразия — красное вино в каком-нибудь придорожном кабачке, из тех, куда даже во время сезона не ступает нога чужестранца. Там вокруг сонного хозяина галдят или шепчутся (одно из двух) три-четыре итальянца, полуголых и похожих на бандитов.*
Таковы впечатления чахоточного. Здоровый гражданин, трепеща перед Вашей Светлостью, заявляет, что Италия — страна божественная. Только все — «совсем не так». О Ренессансе хлопочут здесь одни русские. Здешние знают, что это все было, прошло, изжито и ладно. Видишь ли: одурелому парижанину русский стиль щекочет ноздри, но мы ходим в шляпах, а не в мурмолках, Василия Блаженного посещаем вовсе не каждый день, и даже Новгородский предводитель дворянства, с которым я очень знаком, не плачет о покорении Новгорода. Здесь в каждом городе есть памятник Гарибальди и via Garibaldi. Этим все сказано. Ежели бы российские италиелюбы были поумнее, они бы из этого кое-что смекнули.
Итальянцы нынешние не хуже своих предков — или не лучше. Господь Бог дал им их страну, в которой что ни делай — все выйдет ужасно красиво. Были деньги — строили дворцы, нет денег — взгромоздят над морем лачугу за лачугой, закрутят свои переулочки, из окна на ветер вывесят рыжие штаны либо занавеску, а вечером зажгут фонарь — Боже ты мой, как прекрасно! В Генуе новый пассаж, весь из гранита. Ничего в нем нет замечательного, — а вот ты попробуй-ка из гранита сделать так, чтобы некрасиво было: ведь это уже надо нарочно стараться. А у нас — ежели ты уж очень богат, ну, тогда можешь пустить мраморную облицовочку, которую неизбежно надо полировать (иначе она безобразна), — но из нее ничего, кроме модернчика не смастеришь. В Финляндии мрамор пестренький, как рябчик; в Гельсингфорсе, говорят, все дома глянцевые и в стиле-нуво. Тьфу!
