Моя соседка едет в гости к детям, живущим в Сэндае. Их у нее двое, сын работает в маркетинговом отделе фирмы, которая занимается финансовыми базами данных в секторе недвижимости. Скоро его должны повысить. Дочь — домохозяйка, не работает, но недавно закончила курсы росписи по лаку. Она очень талантлива и собирается предложить свои изделия местной сувенирной лавке.
Соседка довольно откидывается в кресле: ее отчет о себе закончен. Раз в месяц она ездит в Токио в гости к сестре, у которой нет детей. Сестра работает парикмахером. «Каждый день делает людей красивыми! И что это ей дало после стольких лет работы кроме плохих ногтей и полного чулана дешевого шампуня?»
«Это ужасно», — чересчур усердно киваю я.
Она поворачивается и смеряет меня пронзительным взглядом. «А у вас сколько детей?»
Хороший вопрос в 6:30 утра, особенно когда уже 3 часа на ногах и в животе пусто. Мне достаточно одного лишь взгляда на ее упертое лицо, чтобы понять, как отвечать не нужно. Мне даже не приходится ничего придумывать, слова сами слетают с языка: «Мне двадцать девять лет, у меня есть жених, хороший молодой человек, работает в IВМ. Свадьба в октябре. Детей у нас будет двое, мальчик и девочка, и мы уже знаем, как их назовем!»
Соседка улыбается и одобрительно кивает. Я с облегчением отворачиваюсь. Но тут она принимается рыться в большой сумке и достает тяжелый брусок какой-то коричневой пасты — видимо, это что-то, что добавляют в пищу. Она кладет брусок мне на колени. Он мне ни к чему, поэтому я с благодарностями протягиваю его обратно. Соседка говорит, что у нее еще много, и открывает сумку: та битком набита красиво обернутыми подарками. Я вспоминаю свою бабушку: она покупала подарки на Рождество в середине лета и к началу осени, естественно, все раздаривала.
Я беру ее визитную карточку, чтобы потом написать ей благодарственное письмо. Она фотографирует меня своим фотоаппаратом и записывает мой адрес, чтобы потом прислать фотографию, и тут же демонстрирует фото внука. Оказывается, она еще и обатян — бабушка. Она боится старости, но в то же время гордится, что воспитала сына, который женился на хорошей женщине и стал отцом. Я, как и полагается, удивляюсь, что для ее возраста у нее такая гладкая кожа и черные волосы, и замечаю, как это здорово, что ей удалось привить детям понятие о крепких семейных ценностях За это меня вознаграждают большим пакетом крекеров. Пытаюсь объяснить, что они мне не нужны — рюкзак и так уже лопается по швам. Соседка тут же рвет пакет и заставляет меня съесть крекеры на месте. Я в ужасе пытаюсь найти хоть что-то, чтобы отблагодарить ее, и не нахожу ничего, кроме экстренного запаса из 4 шоколадок в пуленепробиваемой металлической коробочке, припасенных на случай смертельного голода. Надеюсь, шоколад не расплавился — я давно не проверяла А потом, на грани отчаяния, прошу ее позволения, поворачиваюсь на бок и притворяюсь, что заснула.
Вскоре соседка будит меня и дарит куклу, собственноручно сшитую из ткани для антикварных кимоно. Мне уже нечем ее отблагодарить — я все оставила дома, кроме оборудования, старой зубной щетки и запасных клипс для штатива. На помощь приходит тележка с едой: я разоряюсь на зеленый чай и пакетики с сушеными кальмарами. Соседка уже успела выведать, что я живу в Фудзисаве и гощу в семье. Стоит мне на секунду расслабиться, как она сует мне в руку пакет с сахарной ватой. В моем рюкзаке с тяжеленным оборудованием для съемки он через 10 секунд превратится в блин.
«Обязательно возьмите, — тихо уговаривает она. — Это не для вас, а для вашей японской семьи».
Поезд замедляет ход. Моя остановка еще нескоро, но я все равно иду к выходу, еще раз поблагодарив соседку на прощание. Мы улыбаемся и машем друг другу руками. Поезд уходит. Я сажусь и жду следующего.
Когда я наконец добираюсь до нужной станции, Томо уже ждет. Он оказывается высоким, поджарым и жилистым, а когда я чересчур радостно пожимаю ему руку, цепенеет, как деревяшка. В Хагуро ехать 2 часа, и за все время он ни разу не улыбается.
На парковке у большого храма собираются новички-ямабуси. Рядом с нами останавливается шикарная серебристая машина; из нее выходит мужчина с дорожной сумкой и с высокомерным видом направляется в храм. Внутри, у самого входа — очередь на регистрацию. Это похоже на стойку для первокурсников в колледже новоприбывшим раздают брошюры с правилами, буклеты и перечень сутр, которые нужно выучить наизусть.
Ямагути-сан, настоятель храма, подзывает нас к угловому столику. Мы с Томо садимся и выслушиваем неизбежный свод правил, которые нам предстоит соблюдать в течение недели. Томо не предлагает перевести, поэтому я улавливаю, что могу, но меня слишком отвлекают ногти Ямагути — длинные, крючковатые когти, подпиленные в форме идеальной параболы и отполированные до блеска. У настоятеля часы размером с хоккейную шайбу и большой круглый живот.
Над нашими головами лениво жужжат слепни, ища, где бы приземлиться. Один ныряет под стол и кусает Ямагути за ногу. Тот прихлопывает его с неожиданным проворством и злобой, спокойно поднимает труп, разрывает его надвое, как кусочек бумаги, и выбрасывает в пепельницу.
Оказывается, новичкам запрещено мыться, чистить зубы и переодеваться в чистое на протяжении 8-дневного испытания. Первые 48 часов — голодание. Можно пить зеленый чай и при необходимости разбавленный апельсиновый сок. На 150 мест было подано 500 заявлений. Костюмы ямабуси нельзя купить, можно лишь взять в аренду. Администрация не несет ответственности за несчастные случаи и полученные увечья.
Ямагути пускается в объяснения стадий аскезы, и я быстро теряюсь в дебрях специализированной лексики. Новички нервно ощупывают костюмы, а те, кто уже прошел испытание, смотрят на них свысока. Наконец новенькие просят старших помочь и с гордостью подвязывают мешковатые штаны, перекрещивая веревочки на животе и подтыкая штанины у щиколоток Но всего через неделю они будут готовы на все, лишь бы поскорее сбросить этот наряд.
Для тех, кто приехал неподготовленными, продаются бандажи и дождевики за 30 долларов, носки в упаковке по 5 пар — на 4 больше, чем разрешено иметь. Можно купить целый блок или пачку сигарет. Я высказываю недоумение: послушникам нельзя чистить зубы, но можно курить? Ямагути-сан пожимает плечами и тушит сигарету. «Правила меняются», — говорит он.
Стройные ряды облаченных в костюмы ямабуси скрываются за поворотом. Прежде чем подняться в священные горы, предстоит последний марш по городу. Во главе процессии, под большим красным зонтиком, который держит новичок, стоит Ямагути-сан. Второй по старшинству служитель размахивает большим деревянным топором, отгоняя демонов и расчищая путь новичкам.
