Он стоит, занимая собой едва ли не всю комнату. Дергает себя за пальцы. Суставы хрустят. Сухой треск напоминает далекий гром. Шагнув вперед, он задевает ногой пустую бутылку из-под шампанского, и та откатывается под кровать и стукается о стену. Глухой звон.
– Привет, – говорит она. Губы слиплись, во рту пересохло. Телефонная трубка выскальзывает из пальцев, сползает с кровати и болтается, повиснув на шнуре.
Он шумно выдыхает, как будто не ждал застать ее живой.
Неужели она и впрямь выглядела, как мертвая?
Он подхватывает ее под мышки, подтягивает вверх, прислоняет к спинке кровати. Она чувствует у себя на спине его теплое дыхание. Он прикрывает простыней ее груди.
– Мэрилин. Ты меня слышишь? Я знаю, ты там.
Голос обращен не к ней. Он обтекает ее, окружает, скапливается в самых неожиданных местах.
Она кивает. Получается, должно быть, плохо, потому что он продолжает спрашивать, слышит ли она его. И при этом легонько похлопывает ее по щеке.
Она снова проваливается, погружается…
Вода… Обрушившийся внезапно водопад медленно возвращает ее на поверхность.
Она кивает. Ощупывает себя. Трогает бедра. Ощущение падения ушло.
В глазах начинает проясняться. Похоже, Питер Лоуфорд вылил ей на голову целое ведерко из-подо льда. Питер… Не Джо?.. Она, в общем-то, и не верила по-настоящему, что это Джо. Просто подумала почему-то…
За утро простыни высохли. В щель между шторами струится луч света. В комнате уже тепло. Завтрак она проспала.
Мэрилин скатывается с кровати и, как будто ничего не случилось, разводит руки и ноги, крутит головой, тянет к потолку пальцы, распрямляя спину. Суставы похрустывают, будто их слишком туго загнали в суставные ямки. Потом она оглядывает комнату и вдыхает спертый запах прошлой ночи, напоминающий, что голова у нее раскалывается, а глаза вот-вот лопнут.
Физические следы катастрофы налицо:
Ведерко из-подо льда на полу
Разбросанные пузырьки повсюду
Букетик увядших полевых цветов
Поникший фитилек свечи в застывшей лужице воска
Бутылки и осколки
Она подходит к зеркалу над бюро, наклоняется, упершись липкими ладонями в крышку комода, и почти касается лицом стекла. Волосы склеились и спутались, глаза опухли, кожа бледная. Мэрилин дышит на стекло и ищет облачко тумана – удостовериться, что она еще жива.
Она не знает, что ждет за дверью, кто там может быть и где те лазейки, через которые можно сбежать.
Натягивает капри, зеленый топ от Гуччи, повязывает на голову шарфик. Она чувствует себя дикарем в маске с выпученными глазами и устрашающими чертами, которые должны отпугивать врагов и вороватых духов.
Вот он какой, крах. Как палата, где твои разочарования и страхи живут в тебе язвительными напоминаниями. Снаружи есть другой, веселый, праздничный мир, но попасть туда ты не можешь – тебя не пускают страхи и разочарования.
Придя на послеполуденную смену, оператор-телефонистка первым делом проверяет, все ли в порядке с линией домика номер три. И даже если бы трубка не лежала на рычаге, она ничего бы не сказала. О том, что на самом деле произошло ночью, ни слова. Она даже не знает, была ли тревога обоснованной. Ни разговоров, ни пересудов. Никаких подробностей. Ничего. Даже если попытаться неясными намеками и наводящими вопросами вытянуть какую-то информацию из коллег, они не ответят, потому что не поймут, о чем она спрашивает. Она и сама ничего бы не сказала, оказавшись в подобных обстоятельствах.
Она понимает, что такое приватность.
На площадке под верандой своего домика она замечает Синатру и Бадди Греко. Высокие пинии каскадом уходят вниз, к озеру. Синатра, в плавках и без рубашки, разлегся в шезлонге и читает газету. Голые ноги скрещены, на костлявых плечах полоски солнечного света. Греко – на нем рубашка-хаки с короткими рукавами и такие же брюки – стрижется, но то и дело оглядывается, так что парикмахеру приходится его одергивать.
Она машет Фрэнку; он всегда был для нее надежной опорой.
Синатра поднимает голову и смотрит на нее поверх газеты.
– Итак, королева вышла-таки из дворца. – Газета падает ему на колени, из нее выскальзывает вкладка, и ветер несет ее по бетонированной площадке.
Он качает головой и отмахивается – уходи.
Она остается. Поправляет очки, которые воспринимает, как часть маскировки какого-нибудь злодея.
– Фрэнк? – голос ее звучит слабо и беспомощно.
Ветер гонит газетную вкладку по кругу и, наконец, швыряет к его ноге. Он раздраженно отбрасывает ее.
– Хватит. Собирай вещи и отправляйся домой.
Он щелкает пальцами – исчезни!
С этим щелчком она делается невидимой. Хватается за перила, чтобы не свалиться. Она не знает, что делать. Разве что слететь по ступенькам и бежать, набирая скорость, в надежде, что ей удастся переплыть озеро Тахо и просто раствориться за ним…
Освещая смерть Мэрилин Монро, «Los Angeles Times» от 6 августа 1962 года сообщала, что «сегодня коронер Теодор Дж. Карфи назначил «психиатрическую аутопсию» Мэрилин Монро». Психиатрическая аутопсия, иногда называемая психологической аутопсией, была разработана и усовершенствована докторами Эдвином Шнейдманом, Норманном Фарбероу и Робертом Литманом из Центра по профилактике суицида в лос-анджелесской окружной больнице общего типа. Их метод основывался на серии бесед с друзьями и коллегами умершего – главным образом, диалоговом собирании свидетельств, способствовавших разработке посмертной психологической истории. Несмотря на то что она могла указать на различные причины смерти, главной ее целью было определить, имело ли место самоубийство. К тому же разработчики данного метода полагали, что практика клинических исследований даст им важную информацию для предотвращения суицидов. Отчет о психологической аутопсии Монро так никогда и не был опубликован. В определенный момент просочилась информация, что в одном из заключений экспертов утверждалось, будто «перед смертью она пребывала в суицидальном состоянии ума», но в газетах об этом не было ни слова – едва ли для кого-либо это являлось новостью.
В качестве подстрочного примечания почти во всех статьях о практике психиатрической аутопсии говорится, что со смертью Мэрилин Монро эти исследования завоевали внимание всей страны.
После ее смерти многие газеты приводили слова Питера Ливатеса, заявившего, что студия не будет претендовать на ее наследство.
В статье «New York Times» от 6 августа, посвященной ее смерти, говорилось, что в последнее время Мэрилин «фактически жила отшельницей».
Ее спальня описывалась как «скудно обставленная». Только кровать. Туалетный столик. Приставной столик. И телефон из прихожей, провод от которого тянулся через смятые простыни.
7 августа 1962-го: морг Уэствуд-виллидж, Лос-Анджелес
Это заняло ровно три дня.
Все прошло тихо и спокойно.
В морге Уэствуд-виллидж находились лишь персонал да несколько членов семьи. Чуть поодаль ожидали специалист по гриму и гардеробщица, готовые явиться по первому требованию. Больше никакого не было. Никого, кто представлял бы Голливуд. Джо Ди Маджио об этом позаботился, пробормотав тихим голосом, что именно они это с ней и сделали. Он много чего бормотал, разговаривая вроде как с самим собой. Держался невозмутимо, только поручил Алану Эбботу из «Похоронного бюро Эббота и Хаста» подготовить службу, нанять и расставить по местам шесть охранников из агентства Пинкертона, которые должны проследить за тем, чтобы в морг не пробрались люди из шоу-бизнеса. Кроме того, Джо попросил Эббота не допустить посмертных фотографий, а также удостовериться в том, что с тела ничего не утащат в качестве сувенира. В общем, в морге царила глубокая тишина, нарушаемая лишь работой бальзамировщика да скрипом подошв шести охранников из пинкертоновского детективного агентства.
На третий день – когда ее уже готовы одевать, – что-то идет не так; бальзамировщик не отходит от стола. Она выглядит раздувшейся; шея вспухла, как у бодибилдера: кажется, еще немного – и лопнет. Бальзамировщик отступает на шаг.
– Видите? – спрашивает он Мэри, совладелицу морга. Затем смотрит на Эббота, но тот лишь пожимает плечами. Бальзамировщик не очень-то разговорчив. Предпочитает не высказывать вслух то, о чем лучше не говорить. Когда он заговаривает, окружающие порядком удивляются, едва ли не почитают это за честь.
– Я ведь ничего не придумываю, Мэри, не так ли?
– Нет.
– Значит, вы тоже это видите? – он щурит глаза, вскидывая голову.
– Говорю же, нет.
– Нет?
– Я хочу сказать, ничего вы не придумываете. Вот что я хочу сказать.
Он тычет в шею тупым концом скальпеля, проверяя ее на плотность. Старается понять, насколько она твердая. Затем дотрагивается до нее указательным пальцем, слегка надавливает, ощущая под латексом перчаток жидкость; что-то внутри ослабло, вследствие чего бальзамирующие вещества начали протекать, и внутри шеи образовался своеобразный резервуар.
