Я с энтузиазмом берусь за дело и иду на стажировку к осужденному из другого отряда. Многих я знаю по карантину, многие знают меня по слухам. Мой наставник интересуется: «А правда, что у тебя на лицевом счете миллион лежит? А правда, что тебя сам хозяин вызывал и просил эти деньги отослать обратно?» Я улыбаюсь и говорю, что это бред. Саша разочарованно и недоверчиво смотрит на меня. Он осужден за убийство. Москвич, когда-то занимался футболом и играл запасным в каком-то запасном составе «Спартака». Здесь он звезда. Швейную машинку я вижу первый раз в жизни и жадно ловлю каждое его движение. Он делится со мной секретами мастерства. Саша делает составную часть фуражки, пришивая околыш к стойке. У него план и норма выработки, и я сажусь за его машинку только во время перекуров. Быстро сориентировавшись, я прошу другого осужденного дать мне возможность учиться шить на его машинке. Он соглашается. Так, бегая от одной швейной машинке к другой, я постигаю секреты швейного дела.
В двенадцать – обед, в три – окончание работы. Открываются ворота, и после обыска мы строем идем по отрядам. В четыре часа – проверка, после которой наступает свободное время. Можно сидеть, читать, пить чай. Можно выйти в локалку и позаниматься спортом. Это я и начинаю делать. В голове одна мысль: «Не терять времени даром, каждую свободную секунду, каждую минуту проводить с пользой для себя». К сожалению, свободного времени у меня немного, и в основном я вынужден заниматься бессмысленными делами.
После легкой разминки в спортгородке я пробиваюсь в разбитый умывальник о шести кранах, где с удовольствием умываюсь по пояс.
Ужин, опять час свободного времени, отбой. День пролетает как одно мгновение.
Я плохо сплю и часто просыпаюсь. Каждое утро встаю и невыспавшийся, как зомби, повторяю все, что было вчера. День последующий похож на предыдущий как брат-близнец. Я не могу вспомнить, когда и что происходило. Исключение – суббота и воскресенье, когда промзона не работает. Я начинаю ждать выходных. Время идет быстрее.
Чтобы не толкаться в умывальнике после подъема, я встаю на полчаса раньше и иду умываться ледяной водой. Горячей воды в отряде нет. Когда все зэки идут умываться, я заправляю кровать.
Я начинаю привыкать к жизни отряда. Мне нравится учиться шить, что не ускользает от внимания приглядывающей за мной администрации. Кому-то не нравится, что мне относительно хорошо. Меня переводят на другой участок. Теперь я упаковщик шапок. Шапки шьют в смежном цехе – на любой вкус, в огромных количествах. Мы заваливаем шапками заключенных и закидываем ими военных. Я едва успеваю обстригать нитки, причесывать железной щеткой и складывать шапки в сделанные мною коробки. Конвейер работает безостановочно. В воздухе витают облака пыли и синтепона, дышать нечем. Шапки мне начинают казаться живыми существами, они ползут на меня со всех сторон. Стоит мне только отойти на несколько минут в туалет, как я с ужасом обнаруживаю на рабочем столе целую гору шапок. Я не знаю ни минуты покоя, а тем более отдыха.
Новая работа приносит один плюс – смена пролетает мгновенно. За первый месяц своего ударного труда я зарабатываю семьсот рублей. Поинтересовавшись у бригадира нормами выработки и расценками, я быстро прихожу к выводу, что недоплаченные зэкам деньги администрация колонии банально присваивает себе, оформляя их в виде премий. В моей голове защелкали статьи Уголовного кодекса – мошенничество, использование рабского труда. «Господи, да их впору менять с нами местами!» – рассуждаю я. Но эти люди щедро и честно расплачиваются с осужденными «воздухом». Вместо денег зэки получают поощрения и в основном остаются этим довольны.
* * *
12 декабря 2007 года. День Конституции в ИК ФКУ-6 традиционно встретили ее массовыми нарушениями – так бы я сказал о своем пребывании в колонии…
16 декабря 2007 года. Прошло ровно три года со дня моего ареста. Мне хочется побыть одному. Отработав смену на промке, я гуляю по локальному сектору. По аллее зловеще марширует карантин, знакомые зэки с завистью посматривают в мою сторону. Жуткое зрелище, от которого у меня пробегают мурашки по коже. Я ловлю себя на мысли о том, что не прошло и недели, а мне уже не нравится в отряде. За плечами целых три отсиженных года, кажущихся вечностью, целая жизнь, полная боли и страданий. «Всего три года позади, а впереди еще восемь до конца срока, – неожиданно осознаю я. – Еще два раза по столько же и еще два года!» Я физически начинаю ощущать давление еще не отсиженных лет, которые кажутся мне вечностью. И иду в отряд пить с Зуевым крепчайший чифирь…
Пошел четвертый год моего заключения. После выполнения заказа нашу бригаду несколько дней не выводят на работу, и я остаюсь в отряде. В бараке спокойно и непривычно тихо. Основная масса осужденных на работе. Очень хочется спать, но это категорически запрещено. Лежать тоже нельзя – сразу получишь нарушение, которое припомнят при рассмотрении вопроса об условно-досрочном освобождении. Несмотря на эти глупые и надуманные запреты, мне очень нравится оставаться в отряде. Я занимаюсь спортом, читаю книги. Впереди выходные, нас ждет баня, где удобно стирать свои вещи. Я прошу Зуева принести оставленную мною на промке одежду – теплые носки и подштанники. На обед мы идем одним строем, где Зуев передает мне мои вещи. После обеда мы останавливаемся у локального сектора нашего отряда. «Осужденный Переверзин, выйти из строя!» – говорит прапорщик и просит зайти в будку.
«Что у вас в карманах?» – спрашивает он.
«Мои личные вещи», – говорю я и достаю из карманов носки и подштанники.
«И все? Больше ничего нет?» – разочарованно тянет он.
«Все», – отвечаю я.
«На вас будет написан рапорт, а вещи вы получите у начальника отряда», – торжественно сообщает он мне. Удивленный тем, как быстро нас сдали, я иду к начальнику отряда, с которым еще не знаком. Майор Кузьмичев – странный человек. О таких людях я читал у Достоевского в «Записках из Мертвого дома»: он не мог пройти мимо осужденного, чтобы чего-нибудь не отобрать, не наказать или не сделать замечание.
Написав объяснительную, я стучусь и захожу к нему в кабинет. Представляюсь и прошу отдать мне вещи. Прочитав целую лекцию, он открывает сейф и царским жестом отдает мне грязные носки и подштанники. «Мы же должны были проверить, расследование провести, – говорит он мне. – А вдруг эти вещи были украдены у другого осужденного?» Пытаюсь понять, шутит он или говорит всерьез, и понимаю, что он говорит эту чушь на полном серьезе. Ошарашенный, я выхожу из кабинета.
На следующее утро, умываясь, я краешком глаза замечаю крадущегося в туалет начальника нашего отряда. Через секунду я услышу его победоносный вопль: «Ага, попался!»
Справедливости ради надо отметить, что туалет наш представлял собой совершенно убогое и печальное зрелище. Он вовсе не походил на заведение для справления естественных надобностей, а скорее напоминал подмостки разрушенного театра, где и разворачивалась эта комедия. На высоком постаменте было проделано восемь отверстий с вмонтированными чашами «Генуя», как значилось в описи при входе в туалет. Так официально называются параши.
Я кидаюсь туда и вижу картину, которая меня потрясает. В ту минуту я пришел к окончательному убеждению, что в колонии работают неизлечимо больные люди. Пред моим взором предстал сидящий над чашей «Генуя» осужденный с сигаретой в зубах, мирно справляющий естественные надобности. Над ним коршуном вился майор Кузьмичев.
«Курение в неположенном месте! Уже не в первый раз! – радостно кричал отрядник. – Теперь ты у меня в ШИЗО поедешь!»
И Виталий действительно в этот день уехал в ШИЗО – штрафной изолятор.
* * *
В колонии у каждого отряда свой день и час на помывку. Нам выпадает воскресенье. В назначенное время – после утренней проверки – у выхода из локального сектора собирается толпа. Мы ждем, пока дежурный прапорщик откроет дверцу и выпустит нас из клетки. В соседнем, локальном секторе шестнадцатого отряда, тоже в волнении толпятся зэки. Они моются с нами в одно и то же время. Открывается дверь локалки, и мы организованной толпой, изображающей строй, бежим в сторону бани. Шестнадцатый отряд остается далеко позади. Впереди у нас еще одна преграда – стратегический объект под названием «банно-прачечный комплекс» надежно защищен высоченной решеткой с воротами, напоминающими ворота Зимнего дворца в Санкт Петербурге. Дневальный комплекса распахивает ворота и, чтобы не быть растоптанным толпой, отпрыгивает в сторону. Со свистом, криками и улюлюканьем толпа срывается с места. Толкаясь и обгоняя друг друга, зэки бегут в душевую. Первые займут самые удобные места в тесной раздевалке, им удастся захватить пластмассовые тазики для стирки белья, и они первыми попадут в вожделенный душ. Под одной лейкой скапливается три-четыре человека. Пока один намыливается, другой ополаскивается, а третий полощет в тазике белье. В клубах пара копошатся худые, изможденные, разрисованные тюремной символикой тела. От куполов и звезд рябит в глазах.
