Свадьба была по всем правилам – у нас среди приглашенных был один генерал и одна видимая беременная: Неля Кобзон тогда ждала Андрюшку, который должен был вот-вот родиться. Были танцы и шикарный концерт, который устроили сами гости – а как иначе, если шафер Иосиф Кобзон и все остальные рангом не ниже? Драки, правда, не было, как на свадьбе положено, но зато один из гостей со стороны жениха упал в фонтанчик и некоторое время молча и невозмутимо лежал там, глядя на всех своими голубыми глазками. Видно было, что ему там нравится. Когда вытаскивали, начал сопротивляться. Лучшим тостом на свадьбе был тост жениха: спасибо, сказал мальчик, маме и папе за то, что они наконец разрешили мне жениться на Кате. И всё. И навсегда!
Веселая семейка
Димка. Уже 7 лет законный муж
С Димкой мы познакомились на отдыхе в Юрмале, а где ж еще с Димками знакомиться? Мы стали приезжать в Дубулты со второй половины 60-х. В течение 13 лет подряд ездили сюда с родителями, Лидкой и сестрой отдыхать на полтора-два летних месяца и жили в коттеджиках у моря. Я с такой теплотой вспоминаю их названия: Директорский дом, старая развалюха в стороне от всех, где жил сам директор Михаил Бауман; Детский корпус для писательских детей с бабушками и одним туалетом на этаж; Белый дом, в котором жили обычно секретари СП; любимый корпус главреда «Литгазеты» Александра Чаковского, о нем сейчас мало кто уже помнит, а тогда говорили с придыханием; Дом у фонтана, деревянный, двухэтажный, с башенкой, и фонтан был большой, круглый, с золотыми рыбками и лягушками; мой любимый Шведский дом, в котором когда-то жил Паустовский, а перед входной дверью, на цементном полу, сохранился отпечаток ножки хозяйской дочки, кому этот коттедж и был в свое время подарен; Дом с привидениями и главный девятиэтажный, вполне современный корпус. В главном корпусе была своя иерархия – чем ниже живешь, тем меньше значишь! Самых важных персон селили на престижном девятом этаже. Отец, как секретарь СП, жил с мамой там, высоко. А мы с бабушкой прозябали ближе к земле, в коттеджах, пережили во всех! Приезжие делились на особенные литфондовские категории: мудопис, жопис, допис. Неужели не ясно? Муж дочери писателя, жена писателя и дочь писателя. Были, конечно, еще и сыписы и тёписы, редко когда маписы. А главным, без сомнения, был сам писатель, член Литфонда, надежда и опора семьи!
Очень часто семью в Литфонде разлучали, как в нашем варианте – селили писателя с женой отдельно, в Главном, самом-самом главном корпусе, а домочадцев в Детском, например, или, хуже того, в Доме с привидениями. Он стоял особняком от основной курортной жизни, в самом дальнем углу большого парка с гротами и лишайниками, в тени огромных сосен и объемных густых кустов жасмина, откуда вечером и ночью доносились таинственные женские вздохи и мужские бормотания – детям сразу становилось ясно, что этот дом, дом с привидениями, так назван не случайно!
Это социально-возрастное неравенство в одном отдельно взятом санатории-государстве никак не влияло на общение детей – они, собираясь в стайки, играли в пинг-понг, теннис и бильярд, если столы не были заняты классиками советской литературы, плавали, ходили смотреть взрослое польское кино, ели мороженое и пили молочные коктейли в баре, шлялись по улице Йомас, отрывались в Луна-парке и были просто по-детски счастливы, независимо от того, на каких этажах жили их отцы.
Жизнь в Дубултах кипела, бурлила и выплескивалась через край. Новые молодые жены писателей, если они посмели приехать с мужем на отдых, подвергались резкому и бескомпромиссному обсуждению общественности, в которое включались все – от самого молодожена до официанток в столовой. Любовницы писателей жили, как водится, на разных этажах со своими воздыхателями – уж не знаю, как они назывались в Литфонде – люпис? любопис? А может, племяпис? И взъерошенно-смешно выглядывали из дверей номера, чтобы посмотреть, не застукает ли их кто на чужом этаже, нет ли лишних глаз. Лишние глаза были всегда! У нас существовала своя детско-шпионская сеть на всех 9 этажах основного корпуса. Новостей ведь раньше совсем не было, сплошная посевная и перевыполнение планов пятилетки, а тут вся школа жизни перед глазами! И вечером в номере с мамой и бабушкой девчоночья беседа, обсуждения, дискуссии на тему адюльтера, супружеских ценностей и какемунестыднопослеэтогосмотретьвглаза! А ходоки были будь здоров! Имена! Лауреаты! Миллионные тиражи! Писатели, поэты, лирики, романтики! Надо же было практиковаться, понятное дело.
Все тусовались в огромном вестибюле главного корпуса, который вел в столовую и бар, где обожали сиживать писатели, пить и размышлять о судьбе классика советской литературы. Там же был кинозал, а перед вечерним фильмом около входа в зал стоял трогательный подносик с разлитым в стаканчики кефиром, чтобы облегчить писателям назавтра муки творчества…
Моё детство, уже вполне сознательное, пришлось на расцвет Вознесенского и Ахмадулиной, Аксенова и Искандера, Гамзатова и Риммы Казаковой. Любили в Юрмалу приезжать Галина Волчек, Михаил Козаков, Любимов с Целиковской, Коротич и Мариэтта Шагинян. Шагинян была почти совсем глухая и очень старенькая. И когда однажды она не вышла на завтрак, а потом и на обед, писатели заволновались. Они собрались делегацией, долго стучали в номер, но поэтесса не отзывалась. Приняли решение ломать дверь. Классики были в теле, хлипкую дверь выломали легко и увидели работающую за столом Шагинян. Рядом на столе лежал выключенный слуховой аппарат. Она подняла на раздухаренных мужиков глаза и сказала:
– Думали, я сдохла? Даже и не надейтесь! Мой номер никому не достанется! Вон отсюда! – Девушка была с характером!
А однажды я стала свидетельницей диалога двух поэтов – Ошанина и Шагинян. Я оказалась с ними в одном лифте, маленькая такая, невзрачная. Лифт тронулся. Мариэтта посмотрела в упор на Льва Ошанина и спросила:
– Это вы Ошанин, я не ошибаюсь?
– Да, – сказал тот, заулыбавшись в ожидании комплимента от самой Шагинян.
– Тогда должна вам сказать, что как поэт вы – говно! – неожиданно произнесла Шагинян и вынула из уха слуховой аппарат, явно давая понять, что дискуссия окончена и всё самое важное она уже сказала.
В летние месяцы классики в Дубултах просто гнездовались. Иногда – а это было целое событие – появлялись новые лица, не имеющие к писательству никакого отношения. Свежая кровь, иными словами!
Письмо Лидки Диме
Тот самый главный корпус в Доме Творчества писателей в Юрмале
