– Очень интересный феномен, Арно, я давно его изучаю. Я знаю, что в каждом городе есть такая живая статуя, обязательно! Вот в Ереване какая самая известная скульптура? Вот, а в Москве Юрий Долгорукий.
Богословский, как обычно, розыгрыш хорошо подготовил заранее. Они вышли после банкета вдвоем на площадь перед Моссоветом, и Никита Владимирович продолжал рассказывать об оживающих городских статуях.
– Я сам один раз видел, как на постаменте ночью не было статуи, – показал он на памятник Юрию Долгорукому. – Ооо, посмотри, что это?
На асфальте, на аккуратненько разложенной салфеточке, под хвостом долгоруковского коня горкой лежала коричневая горка чего-то неясного, от которой шел пар – дело было зимой.
– Ну вот тебе и доказательство! – сказал Богословский и ринулся к кучке. Взяв одну продолговатую коричневую штуку, он жадно засунул ее в рот! Потом другую, третью! Ему явно было вкусно. Арно смотрел в недоумении и не знал, как ему реагировать. Присоединяться к Богословскому не хотелось. Он поискал глазами помощь, но два великих композитора под хвостом железного коня были совершенно одни, лишь вдали, через дорогу у Моссовета, маячил замерзший милиционер.
– Никита, пойдем! Что ты делаешь???? – позвал его Арно, пытаясь все-таки еще улыбаться.
– Понимаешь, старик, я не успел съесть горячее, – ответил Никита и протянул Арно одну из какашек. – На, попробуй!
Арно отвернулся, но знакомый запах люля-кебаба нельзя было не почувствовать.
– Ах ты сволочь! Ты сожрал три порции люля-кебаб, а меня уверил, что это говно? Ну-ка отдай!
Арно забрал у Богословского оставшееся люля и проглотил в мгновение ока.
Ресторан «Прага», где у нас в 1976 г. была свадьба
Любой поход в ресторан был праздником. Главное, туда надо было попасть! Лучшие рестораны находились, конечно же, в центре.
«Арагви» – самый что ни на есть популярный среди творческой пьющей молодежи, и непьющей тоже. «Яр» в гостинице «Советская» с цыганами, шумом, гамом и легендами про вырубленную в стенке дверь. Цыгане в «Советской» там навсегда и остались, основав в этом же здании свой театр. Была еще «Прага», с прекрасной кулинарией, где продавались торты с одноименным названием и рулетики в желе из ветчины и сыра. «Националь» и «Метрополь», оба шикарные, рассчитанные на богатую иностранную и номенклатурную советскую публику, но почти одинаковые по меню и амбьянсу. «Интурист», где впервые в России ввели шведский стол и строгий дядечка следил, чтобы слишком много еды не накладывали. Сама один раз попалась – взяла две тщедушные серые котлетки и была опозорена на весь ресторан: «Вы, девушка, вообще зачем сюда пришли? Вы ж не в гостях, чтоб столько себе накладывать! Или вы тут, в «Интуристе», с клиентами работаете?» – И он сально мне подмигнул.
Гостиница «Интурист» на улице Горького простояла по архитектурным меркам всего ничего, лет 35, но за это время успела стать главным вертепом советской Москвы. Эдакий инкубатор для проституток и фарцовщиков – одни оказывали услуги капиталистам, услуги типа, наверное, бытовых, а не сексуальных – секса-то в СССР не было, а фарцовщики, уверенно заняв свою нишу в этом микрогосударстве под названием «Интурист», скупали у тех же капиталистов шмотки, жвачку, блоки сигарет, «Плейбои» и «Пентхаузы» и всё, чем только можно было поживиться.
Там в просторном черном холле – почему архитекторы выбрали черный цвет, хотя народ во главе с партией и правительством мечтали о светлом будущем, – со светящимися витражами, символизирующими, вероятно, луч света и надежды всех интуристов на счастливое будущее и у них на загнивающем Западе, шла совершенно особенная внутренняя жизнь. Естественно, для тех, кто уже попал внутрь. Что было проблематично. Процесс пропуска в гостиницу занимал немало времени: нужно было, чтобы вас непременно ждали внизу и встречали с документами, подтверждающими регистрацию в гостинице, либо потратить энную сумму швейцару в качестве пропуска, обычно от трех до десяти рублей. Если кто из простых советских граждан хотел поесть в гостиничном ресторане, а было их там три – «Русская сказка», «Центральный зал» и «Звездное небо», – то такса за проход могла быть и того больше – 20–25 рублей, почти треть того, что можно было в этом ресторане потратить на ужин. Поэтому швейцар – работа очень хлебная, высокооплачиваемая и престижная. На нее с улицы не возьмут. Самим надо. В основном это были солидные седые дяди, бывшие кэгэбэшники или военные, с серьезным подозрительным взглядом, который в любом мужчине видел шпиона или фарцовщика, а в любой женщине от 15 до 70 – проститутку. При этом, несмотря на всю серьезность их намерений и огонь в глазах, их внешний вид – кокетливая фуражка и невероятное зеленое полупальто с золотыми галунами – делал их похожими на третьеразрядных опереточных лакеев. Швейцары стояли на страже во всех солидных ресторанах. Отдавали честь и брали чаевые. Работали продажными церберами.
Остальные рестораны были глубоко политизированы и носили названия союзных советских республик или их столиц: «Узбекистан», «Вильнюс», «Баку», «Минск», «Украина» или дружественных социалистических стран: «Берлин», «Пекин», «София», Прага».
Гостиница «Националь»
Зал ресторана «Метрополь»
Гостиница «Пекин» с одноименным рестораном
Гостиница «Украина»
Гостиница «Советская»
Свадьба. 5 ноября 1976 г.
Счастливые и довольные
Готовились к свадьбе тщательно и задолго. Во всяком случае, я. Знала, что платье у меня будет самое лучшее – наш друг из Франции, писатель Алик Москович спросил, что я хочу в подарок на свадьбу – а что я могла хотеть, кроме свадебного платья? И вот настал день, когда нам позвонили и заговорщицким голосом сказали, что нам приехала посылка из Парижа. Помню вечер, когда мы с папой вышли со двора и пошли к Моссовету, именно там была назначена встреча. Шел мелкий снежок, мы ежились от холода, но ждали недолго. Подошел мужчина, обвешанный красивыми коробками.
– Вот, это вам, вы Рождественский, я вас узнал.
Домой папа еле успевал за мной, я почти бежала. Прямо в прихожей бросилась открывать коробки. В одной – шикарное белое платье из набивного бархата в пол, длинное, с пышной юбкой и треугольным пончо с двумя бело-розовыми цветками где-то у плеч. В другой – длиннющая фата, как надо фата, без экономии, продуманная, вся такая французская, воздушная. В третьей – флер-д-оранж: нежный веночек из мелких, хорошо сделанных цветиков с ленточками, верх изящества. И в четвертой – легкие шелковые туфельки на каблуке. Как мы все квакали вокруг этого роскошества! Лидка сразу принесла булавки, чтобы платье «посадить». А я влезла на каблучищи и делала попытки отрепетировать легкую свадебную поступь. Ночью, конечно, не спала, воображала. Несмотря на все приметы, показала платье Димке, который сразу же на полном серьезе заявил своим родителям, что жениться отказывается – ему не в чем идти на свадьбу: «Катька такая красавица, и даже туфельки у нее с птичками, вот». В общем, Диминой маме Кларе пришлось бежать в валютный магазин «Березка», где после недолгого выбора был приобретен чешский костюм-тройка. Нет, сказал Димка, никогда и ни за что. И хоть деньги потрачены, он это позорище не наденет. Включил капризы. Зря я, конечно, платье показала… В общем, пришлось тому же Алексу Московичу из того же Парижа присылать еще один свадебный подарок – костюм. Все уже было впопыхах, время поджимало, а тут выяснилось, что не хватает одной детали для жениха – бабочки. Какой же жених без бабочки! Выручил шафер, Ося Давыдович. Подарил свою, бархатную, темно-синюю, со стразами на перешеечке. Стразы эти я бросилась сразу камуфлировать кусочком бархата – молод еще был жених для такого великолепия. В общем, к свадьбе все было готово, снята квартира в круглом доме на Мосфильмовской, продуман свадебный день, который приближался с жуткой быстротой. Димка, девятнадцатилетний, сам почти ребенок, решил попрощаться со своим детством: собрал свои самые любимые игрушки – конструктор лего и пистолетик – и отнес их к детям наших друзей Розенталей. Вроде вступать в супружескую жизнь с пистолетиком и лего было уже как-то неловко.
