Я начал прямо в лоб:
— У нас нет контракта на запись, у нас нет денег. У нас есть только менеджер, и нам нужен юрист.
Эрик даже не вздрогнул:
— О'кей, я буду вашим юристом, вам не нужно мне платить, пока вы не заработаете реальных денег, и потом мы сможем заключить стандартную пятипроцентную сделку.
Итак, он стал нашим юристом, и не заработал ни гроша до тех пор, пока мы не начали делать реальные деньги. Он до сих пор наш юрист. Этот парень большая редкость в деле, которым он занимается. Мы ни для кого не выглядели дойной коровой на том этапе. Самыми популярными и зарабатывающими деньги в тот момент были такие группы как Poison, Warrant и RATT. Вот что было у кассовых аппаратов. Мы были просто анти-всем. И мы, вероятно, анти-зарабатывали деньги в то время.
За пять месяцев мы уже отметились в музыкальной жизни Лос-Анджелеса. О нас писали в Лос-Анджелес Таймс, и мы играли на таких уважаемых площадках как клуб «Линжери». Чем более известными мы становились, тем более Ли Винг упрекал Фли за то, что он играл в двух группах. Я помню, как он однажды позвонил и спросил: «Ты будешь в моей группе, или останешься с другой группой?» Фли сказал: «Ну, я собирался быть в обеих, но если ты так ставишь вопрос, тогда я просто останусь в своей».
Однажды в августе мы с Фли пошли на вечеринку какого-то претендующего на тонкий вкус журнала в доме на Голливудских Холмах. Я надел рваный фланелевый верх от пижамы, а мой отросший ирокез упал на одну сторону. Мы отлично проводили время, тусуясь на заднем дворе, когда я посмотрел в дом и увидел это космическое существо, молодую девушку. Она двигалась как какая-то принцесса, медленно, со сложенными по бокам руками. На ней был гигантский диск шляпы с большими переливающимися драгоценностями вокруг короны. Она была одета в неподходящее, футуристически выглядящее мешковатое платье, сделанное из бумаги. Она была немного полновата, но красива.
И у неё был этот чудесный магнетизм, ходить вокруг и разговаривать целеустремленно, но медленно, как будто она была Алисой в Стране Чудес, а остальной мир не существовал. Но в ней также чувствовалась панк-рок версия Мэй Уэст, испускающая эту яркость и вызывающую, нахальную, неосязаемую энергию. Как раз тот тип девушки, который мне нравился — в общем, странное создание.
Я вошёл в дом и дёрнул её за хвостик или сделал ещё что-то, что делают парни, когда видят нравящуюся им девушку и не знают, как с ней поговорить.
— О Господи, ты кто? — спросила она.
Мы начали разговаривать, она говорила загадками, не давала мне прямых ответов. Оказалось, её зовут Дженнифер Брюс, она была модным дизайнером и спроектировала собственную модель шляпы Зорро. За несколько минут меня унесло её присутствием, её аурой и её взглядами на моду. В городе, где среди людей было распространено пытаться быть разными, вести себя по-разному и быть всем этим и всем тем, жила личность, которая справлялась с этим с лёгкостью, потому что она была прирождённым супер-фриком, чьей тенденцией в жизни было выглядеть как внутренняя сторона ракушки.
Она не таяла в моих руках; она держала меня на расстоянии. Не думаю, что она дала мне свой номер телефона, но я настаивал.
— Давай, у тебя нет выбора. Ты будешь моей девушкой, нравится тебе это или нет, — сказал я.
Она должно быть что-то почувствовала, потому что позволяла мне продолжать процесс, но потом исчезла, и я ушёл в новом направлении. Однако она ярко отпечаталась в моём сознании.
Я посещал и другие события, одним из которых было открытие группы Oingo Boingo в Амфитеатре Universal. Oingo Boingo происходили из той же клубной сцены, где были мы, и просто продолжали развиваться. Они не были нашей самой любимой в мире группой, но у них были некоторые интересные инструментальные произведения. Мы знали их трубача, и он предложил нам место в открытии их большого шоу. И вот мы были здесь без контракта на запись, с репертуаром в десять песен, и мы собирались играть не в клубе перед двумястами зрителями, а перед четырёхтысячной аудиторией.
Мы вышли на сцену тем вечером, одеты в наши самые странные вещи. Прямо в середине первой песни, Фли порвал струну на басу. Внезапно возникла пауза, и мне нужно было говорить с залом, пока Фли менял струну. Через несколько секунд толпа начала недовольно кричать, чем-то бросать в нас и скандировать: «Мы хотим Oingo Boingo». Но это только подогревало и давало нам энергию. Мы начали снова, и Фли так разошёлся, что порвал другую струну. В этот момент Дэнни Элфман, вокалист Oingo Boingo, а также наш фанат, вышел на сцену в купальном костюме с измазанным пеной для бритья лицом, как будто он шёл прямо из гримёрки. Он взял микрофон и сказал толпе, что мы ему действительно нравились и что нужно быть уважительными, а потом он ушёл, но несколько непослушных парней в толпе не учли его просьбу. Мы настроились и начали играть, и к тому времени, как мы закончили, я думаю, мы дали им знать, что мы настоящие. И они были поражены тем, что не скоро забудут.
После шоу мы отмечали это за кулисами, когда Блэки, который был одним из наших ранних фанатов, подошёл к нам с Фли. На нём были тугие чёрные перчатки, и он достал два конверта с билетами на самолёт.
— Это для тебя, Энтони, и я хочу, чтобы ты взял с собой Фли, — сказал он.
— Взять его куда? — Я был озадачен. Я заглянул в конверт и увидел два билета туда и обратно в Лондон, Англия. Настало время для моего обрядового похода в Европу.
Нам нужно было сделать несколько дел до отъезда в Европу, одним из которых были осложнения, которые появились при заключении контракта на запись. Мы подозревали, что нами интересуются звукозаписывающие компании, особенно после наших шоу в Линжери и Амфитеатре Universal, и после триумфального возвращения в клуб «Кит Кэт» в сентябре. Один управляющий из EMI/Enigma, Джейми Коэн, был особенно агрессивным в охоте за нами. Однажды вечером, когда Фли и я тусовались в Ла Лейенда, нам позвонил Линди. Он сказал нам, что с нами заключили контракт на запись EMI/Enigma. Я был настолько рад, что последнее, о чём я думал, это о возможных проблемах. Я помню, как мы отмечали это и думали, что всё идёт по плану, и что нам только нужно собраться, быть прилежными и приниматься за работу.
Я всё ещё был в эйфории от этого контракта, когда телефон снова зазвонил. Фли поднял трубку. Издалека я услышал что он говорил:
— Ты уверен? Ого, это действительно плохие новости.
Я сидел и думал: «Что? Что? Что?», когда Фли повесил трубку и посмотрел на меня.
— Джек и Хиллел только что ушли из группы. У What It Is? появился свой контракт на запись, и они выбрали остаться в той группе, — сказал он.
Я был безмолвен и шокирован, чувствовал себя так, будто на моё сердце свалился рояль. Я уткнулся в кровать и начал плакать. Так не могло быть. Мы изобрели что-то как группа, мы создали то, что мир должен услышать. И внезапно всё пропало, как будто мы сделали аборт на шестом месяце. Фли сидел и бормотал:
