- Садись и давай своими словами.
Славка немного смутился, достал тетрадку, показал Арефию, кого записали в группу самообороны, сказал, сколько выставил постов и в каких местах. Арефий закрыл тетрадку, посмотрел на Славку, спросил:
- Друг-товарищ живой?
- Живой. - Славка позвал Гогу, познакомил с Арефием. - Художник, знаменитый будет художник.
- Верно? - спросил Арефий.
- Да, верно, - подтвердил Гога и развел руками: ничего, мол, не поделаешь.
- Ну, что ж, это хорошо, - сказал Арефий, потом громко, чтобы все слышали: - Попрошу выйти покурить во двор.
Оставил Славку и Витю.
- Кузьмичев, - сказал Вите, - ночью пойдешь к своему Марафету, узнаешь, что на станции, не собираются ли немцы на Дебринку. Только гляди, Кузьмичев, осторожно.
- Теперь дело такое, - обратился к Славке Арефий, когда Витя вышел. Сегодня в ночь пойдем на железку. Голопятовские взорвали там мост... ну, не мост, а этот, водосток, труба такая под насыпью. Получилось, говорят, хорошо. Теперь там немцы порядок наводят, ремонтируют. На них-то и навалиться надо, не дать дорогу восстанавливать. До рассвета надо быть на месте.
Славка похвастал, что у них есть пулемет, пацаны прятали. Предложили взять на железку.
- Да, огня у нас маловато.
Арефий решил пойти тремя санями, половина людей будет из лагеря, половина местных, чтобы привыкали. Со Славкой стали отбирать людей по тетрадке. Когда Славка предложил Гогу, Арефий возразил:
- Может, оставим художника?
- Если я пойду, значит, и он пойдет, - сказал Славка. - Гога обидится, я и так бросил его тут одного.
- Смотри, там стрелять будут, могут и убить, смотри, Холопов.
- Не убьют, я с ним буду.
- А ты заговоренный?
- Не заговоренный. Нас теперь с Гогой никто до самой смерти не убьет.
- Ну, смотри. Только вот что, Холопов. В сапогах туда нельзя, будем ждать рассвета в снегу, можно ноги поморозить, нужны лапти. Десять пар лаптей.
- Сделаем, дядя Петя сделает.
Вечером дядя Петя помогал Славке надевать лапти. Гогу снаряжала Катюша с младшей красавицей. Наконец все трое были обуты. Стали шутить, становиться в строй, по-военному приставляли ногу, но в лаптях это получалось смешно.
- Три богатыря, - смеялась Катюша. Вся она светилась от счастья.
Тронулись в полночь, когда деревня спала, а Витя Кузьмичев был уже на станции, заходил в это время с глухой стороны, со стороны лесопилки к домику Марафета.
На передних санях ехали Арефий, Славка с пулеметом, Гога и дядя Петя, который хорошо знал дорогу к шестнадцатому километру, где был взорван этот водосток.
Сначала ехали по хорошо накатанному санному пути на Голопятовку, потом свернули по целине к лесу, в лесу же по старой, забитой снегом дороге стали забирать в обратную сторону, в сторону железнодорожной ветки. Лошади шли тяжело, по брюхо в снегу. Местами люди слезали с саней, шли рядом, дядя Петя заходил вперед, вел лошадь под уздцы. Когда лошади успевали отдохнуть, снова все садились в розвальни. Торопиться не торопились. Дорога была не дальняя, все равно успевали к рассвету, и лучше лишний час провести в пути, чем мерзнуть в снегу, ожидая рассвета. И все же, как ни медлили, до места добрались затемно.
Лес поредел, дядя Петя остановил свою лошадь, за ним остановились другие. Все подтянулись к передним розвальням, говорили шепотом, и от этого было тревожно.
Гога боялся отморозить нос, кутался шарфиком. Он подошел к Славке, поддел его локтем. Видно было, что Гога доволен, что у него хорошее настроение, что он переживает сейчас то, что Славка успел пережить раньше. Когда-то Гога считал, что война и он, молодой художник, несовместимы, он чувствовал себя на войне глубоко несчастным человеком. Сейчас, после всего, что пришлось пережить, после того, как оказался по сути дела вне закона, сейчас он то и дело прижимал локтем винтовку, подтягивал винтовочный ремень, так ладно и так прекрасно обхватывавший плечо.
Дядю Петю оставили с лошадьми, остальные цепочкой, один за другим двинулись вперед. Прошли с полкилометра, остановились. Арефий шепотом передал команду развернуться и залечь. Ложиться в снег было как-то непривычно, но потом, когда Славка и Гога вытоптали каждый для себя нечто вроде логова, когда устроились в своих ямугах, оказалось, что в снегу очень тепло, уютно, сразу вроде и мороз помягчел и с боков перестало поддувать. Лежали, ждали рассвета.
- Слава, - сказал Гога, высунувшись из своего логова, - я эти лапти домой увезу, в Тбилиси, обязательно. Замечательные лапти.
- Давай, давай, только Катюшу не забудь, - Славка был рад, что у Гоги так получилось с Катей, он даже завидовал Гоге. Девчонка была настоящая, особенная, но к ее особенным глазам, к ее особенному лицу, к особенной ее улыбке не надо привыкать, сразу кажется, что ты знаком с ней с самого детства, а если и незнаком, то с самого детства думал о ней, представлял ее в своем мальчишеском воображении. Полюбить ее можно было сразу, с первой минуты, с первого слова.
- Русская Катюша, - сказал про себя Гога. - Если бы не война, никогда бы не узнал ее. Ах, сколько жил, ничего не знал.
Вроде еще и светать не светало, а Гогино лицо видней уже становилось. Славка хорошо уже видел счастливые и грустные глаза, различал клетки и цвет клеток на Гогином шарфике.
- Что будем делать? - спросил Гога, оглядевшись вокруг себя.
- Арефий скажет.
Да, уже раздвинулась темнота, деревья были видны ближние и дальние, был виден жидкий березняк впереди. Славка старался не думать о том, что их ожидает, как обернется вся их операция, но поневоле все же думалось, все же холодок какой-то стоял в душе, держалось все в напряжении. Какие там немцы, где они, сколько их, как все получится - обо всем об этом невольно думалось.
Поднялся Арефий, знаками стал звать к себе.
- Развидняется, - сказал тихо, оглядел всех, спросил: - Кто со мной? Надо разведать дорогу.
Как только Арефий спросил, Славка сразу понял, отчего холодок на душе. От неизвестности. Он вспомнил, как мучился на фронте от этой неизвестности. Куда идем? Неизвестно. Где противник? Неизвестно. Славка первым отозвался. Быстро, чтобы не опередил кто.
- Я пойду.
Он заметил, не каждому хотелось идти с Арефием, видно, не знали, что самому видеть - это намного важнее и выгоднее, чем отсиживаться в неизвестности, а потом исполнять вслепую чью-то волю: "За мной! За мной!" А что там, за ним, - неизвестно; куда идти за ним, что там ждет тебя тоже неизвестно. Нет, надо знать, видеть все самому.
- Я пойду, - сказал Славка и, чтобы Арефий не успел раздумать, шагнул к нему, стал рядом.
Шли жидким березняком, после крались краем полянки, потом опять поднялась стена из елок и сосен. Не успели войти под своды темных елей, в сосновую рощу, как все кончилось, открылась пустота до самой дороги, до насыпи, до красного вагона, одиноко стоявшего на полотне. Арефий, шедший впереди, и Славка, шедший по его следу, как по команде, попадали в снег. Как-то неожиданно вышли из лесу, и так же неожиданно увидели красный вагон. Полежали, выждали. Никакого движения на дороге не заметили. Значит, спит еще немчура, а может, тут и нет никого. Арефий стал отползать назад, в сосняк. Славка за ним. Скрылись за деревьями, стали наблюдать. Сначала глухо, потом слышней, внятней донесся легонький стук колес. Еще глубже отползли в сосновую рощу. Незаметно вдруг все стало видно, как днем. Подкатила дрезина, на прицепе платформа с солдатами. Не торопясь, спрыгивали немцы с платформы, открыли дверь красного вагона, стали доставать инструменты. Когда все сошли с платформы, на ней отчетливо выглянула пушечка. Арефий шепотом сказал: "Автоматическая". Лучше бы ее не было.
