Оборудованные для долговременной глухой обороны, эти коммуникационные узлы с опорой на окрестные населенные пункты должны были остановить наступление Красной армии. Либо задержать его, измотать атакующих настолько, что дальнейшее их продвижение на запад станет просто невозможным.
Под завесой опорных пунктов и узлов обороны немцы производили перегруппировку, подтягивали резервы. Сюда выходили крупные и мелкие группы разбитых, рассеянных и попавших в окружение частей.
Большие надежды, как уже было сказано, немецкие штабы возлагали на Калугу. Калуга – крупный город, под стать Туле.
Во-первых, неплохо было бы перезимовать в теплых калужских квартирах. Во-вторых, сюда по железной дороге поступали необходимые грузы. В-третьих, остановить левое крыло Западного фронта на линии Оки и Калуги означало погасить контрудар Красной армии, который к тому времени уже грозил перерасти в контрнаступление.
Правофланговая 49-я армия генерала Захаркина пошла вперед еще 14 декабря. Ее дивизии начали кромсать немецкий фронт в районе Алексина в непосредственной близости к Туле на Калужском направлении. А затем, двумя днями позже, другая ударная группировка прорвала фронт в районе Тарусы [40] , захватила этот городок на Оке и пошла вперед, к Недельному, с целью перехватить Старую Калужскую дорогу и создать трудности для эвакуации высокиничской группировки немцев, одновременно угрожая блокадой с северо-востока и востока самой Калуге. Таким образом, создалась ситуация, в которой калужская группировка противника почувствовала свою неустойчивость и уязвимость сразу с нескольких направлений.
Отяпову жилось хорошо. «Слава богу, – думал он, глядя в свежий потолок, видать недавно покрашенный известью, – хоть отдохну под крышей, в тепле, на чистой койке». Не стреляют, ни осколков тебе над головой, ни пуль, ни ветра, ни холода. Командиры не матерятся. Их тут просто нет. Говорят, их, командиров, лечат в другой палате. Вот и хорошо, от них тоже отдохнуть надобно – надоели. Врачи и медсестры спокойные, обходительные. Сосед Отяпову тоже попался хороший. Отяпов давно, еще когда брели лесами к Туле, заметил, что на людей ему на войне везет. Народ и соседом в окоп, и на марше, и так, когда драпали по лесам, и на отдыхе попадался хороший, покладистый, не особенно хитрый – так чтобы на чужом горбу покататься, – уважительный и в бою стойкий. Не сказать чтобы уж очень храбрый, но надежный, в беде не бросали. Героев на фронте он пока не встречал. Разве что зенитчики. Ловко пожгли танки. Хорошо стреляли. И держались стойко. Порой совсем их снарядами засыпало, а глядишь, опять стреляют. Ну разве не герои?
Соседа звали Кузьмой. Лежал он в госпитале уже порядочно, с середины октября. Обгорел в танке на Рессете, когда прорывались на Хвастовичи. Там, под селом Красным, у моста, его Т-26 подбил немецкий танк.
– Из засады стрелял, – рассказывал Кузьма; говорил он спокойным тихим голосом, как будто о чем-то главном в своей нынешней жизни все время сожалея. – Две болванки пролетели мимо. Первой германец промазал. Видать, заторопился. Увидел меня на дороге – вон какая цель хорошая на прямой наводке! – и сплоховал от нервов. Германец, что ж, тоже существо живое, нервное.
Отяпов полюбил Кузьму не только за его разговоры, которые, должно быть, и самого танкиста успокаивали и мирили с тем, что выпало им на войне, но и за то, что тот приносил ему из курилки «сорок». Украдкой совал ему в руку колечко недокуренной самокрутки, и Отяпов жадно затягивался несколько раз. Сразу кружилась голова и становилось легче и спокойно, как дома.
Что думать о доме? Дома сейчас немец. Хозяйничает в его деревне, на колхозных полях, в лесу, на речке. Все теперь пошло под чужую власть. «Ладно, ладно, погоди, вот поднимусь с койки на костыль, а там, может, и ровнее пойду…» Отяпова одолевала злая надежда на то, что он не совсем отвоевался, что вернется еще к своим товарищам, в окопы, что рано или поздно Красная армия соберет силы и начнет наступать. Ведь били же они их, проклятых, на Рессете. Эх, как лихо они тогда атаковали! Даже Гусёк героем ходил, немца повалил…
– Первый мимо пролетел. От второго я ушел, в сторону машину бросил. Знал, что он упреждать будет. Так утку стреляют, с небольшим упреждением, чтобы сама на заряд налетела… А третий ударил прямо под башню. Загорелись. Башнёра – наповал. Колька Лучников, из Тамбова, хороший был парень. Гармонист. Так и сгорел вместе со своей гармоней.
«Вот, – кольнуло в самое сердце Отяпова, – а мы своих тамбовских над ямкой постреляли…»
В какой-то момент слушать Кузьму становилось тягостно. Отяпов и сам навидался всей этой крови и грязи, и слушать чужую боль было невыносимо. Оставалось одно – терпеть. Иначе как? Товарища надо было понимать – душа просила выхода. Вот он его, Отяпова, и выбрал в слушатели. И Отяпов терпеливо слушал все подряд.
– Как ты думаешь, – спрашивал Кузьма, – какой мне теперь танк дадут? На тридцатьчетверку бы попасть. Вот это машина! Экипаж четыре человека. Угол наведения… Мотор – дизель, пятьсот лошадей… Наклонная броня…
– Ты и эту сожжешь, – подал голос забинтованный с головы до пояса ополченец. – Технику любить надо. Беречь. Под огнем надо уметь маневрировать, а не лезть на рожон. Видел я, как вас возле Одоевского шоссе били. Одна пушка, а набила вас, всю дорогу запрудили…
У пехоты всегда претензии к танкистам, артиллеристам и летчикам. А танкисты и пушкари всегда бранят пехоту. Эту историю Отяпов знал. С танками, да при поддержке артиллерии, отбиваться от немцев было куда легче. Случалось, и контратаковали. Но танки могли прекратить атаку перед самыми немецкими окопами и вернуться назад. А артиллерия не всегда умела подавить огневые точки, и немецкие пулеметы оживали в самое неподходящее время, когда пехота высыпала в поле и не имела никакого укрытия. Другое дело зенитчики. Эх, молодцы ребята! Как они жгли немецкие танки!
Отяпов несколько раз спрашивал о них, живы ли? Может, кто тут лежит? На излечении? Никто ему ничего толком ответить не мог. Какие зенитчики? Какие герои? Нет тут никаких героев…
В начале декабря в палату пришли сержант Курносов, Гусёк и Ванников. Отяпов увидел их, глазам не поверил, а когда догадался, что это не контузия ему икается, а самая доподлинная явь открылась взору, обрадовался и чуть было не заплакал. Так его тронула забота товарищей. Не забыли, навестили калеку, консервов вон принесли, сала и хлеба. Целый кулек всякого довольствия.
Самым бравым и подтянутым выглядел Гусёк. Он щеголял в белом, еще не выгвазданном ни сажей, ни окопной грязью овчинном полушубке и высоких необмятых валенках. На плече висел такой же новенький ППШ, а на ремне штык-нож от СВТ. Видать, на махорку выменял, подумал о своем бравом гвардейце Отяпов.
