Скажите, пожалуйста, Андрею Александровичу: отчего так запаздывают «Записки», и не все получают в одно время. Одни получили недавно 1 No, а другие еще не получали до сей поры; а 2 No еще никто не получать. «Пантеон» первый No тоже еще не получали, а недавно пришел прошедший, за прошлый год; а между тем «Библиотеки» и «Сына Отечества» получены и другие номера; «Русский Вестник» и «Москвитянин» — также. Уж нет ли какой тут с чьей-нибудь стороны штуки? Явно, что их где-нибудь удерживают. Первый No «Современника» я давно получил.
Будете у Полякова, хорошенько побраните за «Кота Мурра», и если есть у него квитанции, возьмите и пошлите Боткину; он передаст Кетчеру. А буде не отдаст, то возьмите с него за 18 экземпляров деньги, по 14 руб. за экземпляр. Стыдно мне было перед Кетчером; отдался я дураку себя обмануть. Что будешь делать с петербургскими книгопродавцами? Честные люди, честней цыган во сто раз.
Если нынче дурно кончилась подписка на «Отечественные Записки», то надо Андрею Александровичу все силы употребить дотащить этот год аккуратно; а на будущий год, я головою ручаюсь, подписка увеличится. Других журналов я еще почти не видал, кроме первых номеров «Библиотеки», «Русского Вестника», «Современника», «Сына Отечества», «Москвитянина». О них и говорить нечего, кроме «Русского Вестника»: первый номер очень хорош; расположены и собраны статьи, каждая на своем месте, и каждая по-своему может заинтересовать; а другой номер, я видел объявление, будет гадость гадостью. Владиславлев прислал мне альманах, с надписью и кудрявой, и льстивой; но все-таки спасибо за него, картинки прелесть как хороши.
Теперь не читаю ничего, да и некогда — не то в голове, другая книга…
Писать — ничего не писал, как-то не хочется, и если что и напишу, то напишу для вас. Отныне вам одним посвящаю мой досуг, а все другое — какое то грустное впечатление оставило в душе. Но что напишется, то тотчас к вам пришлю.
Теперь скажите, как вы поживаете? Что у вас нового? Как Марья Ивановна? Как дела материальные? Плохи? Я думаю, теперь они уж поправились. Напишите; они меня больше всего заботят. Что пишет Катков? Будете писать к нему, — поклонитесь от меня низко. Развязались ли как-нибудь с своими служителями? Как живет Киргоша? обещался писать и не пишет. Поклонитесь Языкову, Панаеву, Комарову. Я их люблю все так же. В одном пакете я вложил письмо к Андрею Александровичу и Федору Алексеевичу Кони. — Кони прошу прислать мне «Пантеон», если нельзя за сей год, хоть за прошлый; это, я думаю, ему не очень много будет стоить. Уж за одну подлость Полякова стоить взять журнал.
О чем бы вам еще написать, про что спросить? — ей Богу и сам не знаю. Что придет в голову, — буду писать еще. Еще раз, Бога ради, простите за долгое молчание и не сердитесь; право не могу никак справиться с собой, особенно в ту пору, когда идут дела не так, как хочется. Много прошло, поверьте, дней в сожалении, что не могу ехать в Петербург. Интрижка не удержит, дела держать. Я ей говорил о своей поездке, она сама со мной готова бросить в Воронеже все и ехать в Питер с радостью. Вот бы хорошо: двое нас и хорошая женщина третья — зажили б на славу. А я знаю наперед, что она бы вам понравилась.
Всею душою любящий вас, больше чем любящий, Алексей Кольцов.
1 марта 1841 г. Воронеж.
Добрый и любезнейший Андрей Александрович! Дела мои через поездку в Москву и Петербург на этот раз нисколько не улучшились, а значительно похужели. Дело, которое было в Питере, я проиграл, и с ним проиграл я все, как оказалось теперь. Дело, которое было в Москве, я выиграл, но оно ничего мне не дало, кроме только улучшило отношения мои с полицией, — по крайней мере, она меня теперь не будет теснить. Иск был в пять тысяч; он на время сложен. А выиграй я дело в Питере, я бы за него сейчас в Воронеже взял денег десять тысяч: дело мое и деньги были бы у меня.
А старик отец после меня вел дела торговли гораздо хуже прежнего, и я должен по крайней мере провозиться с ними год, чтобы привести их опять в порядок. Ты на гору, — чорт за ногу! Поэтому я к вам, как говорил, к осени приехать не могу; а если и поеду, то не ближе года, — и то ехать с деньгами не могу; много-много, если удастся взять с собой денег тысячу рублей. Что буду с ними делать, — не знаю! С тысячью рублей будь человек о семи голов — и тот купец не слишком большой величины. Предположение и действительность — две вещи несовместимые, особенно у меня, вечно между ними разлады. Или я не успею справиться с ними, или в таком поставлен я положении, — не знаю. Жаль только, что взял у вас напрасно реестр книгам: лежит без дела; будет оказия, перешлю вам его обратно.
Какова то на нынешний год кончилась у вас подписка на ваш журнал и как об нем думают в других местах? А у нас в городе общее мнение на стороне «Отечественных Записок», и самые закоренелые поклонники «Библиотеки» стали читать «Записки» и предпочитать для них «Библиотеку». О «Сыне Отечества» и «Москвитянине» и говорить нечего. Если нынешний год подписка была и не вполне хороша, то вам непременно надобно вести журнал аккуратно. Я головой могу поручиться, что на следующий год она значительно увеличится; это должно быть непременно так; восстановился кредит «Отечественных Записок», и до того упало мнение о других журналах.
Только одно странно! У вас номера выходят аккуратно, ау них нет; но вашу первую книжку кой-кто недавно получили, а кой-кто еще не получали, а о другой и помину еще нет. «Пантеона» недавно тоже последние книжки получены за прошлый год, а первой этого года еще не получили. Другие же журналы все получены в свое время аккуратно; уж нет ли каких-нибудь, с чьей-нибудь стороны, хитростей? Впрочем, может быть вам это известно, и вы знаете причину; но все-таки, — знаете ли вы, не знаете, — а мой долг сказать вам об этом. В Москве же первая книжка «Отечественных Записок» получена была ужасно скоро.
Теперь моя к вам просьба. Если можно вам и не слишком будет затруднительно, то пришлите мне «Отеч. Записки» и на сей год. Я потому прошу вас, что думаю: не посылаются ли они ко мне, и не получает ли их кто другой, вместо меня. Если вам это сделать почему-нибудь невозможно, — ну, не надо: я уж буду как-нибудь перебиваться около людей.
Анне Яковлевне покорно вас прошу передать низкое почтение. Искренно почитающий, уважающий и любящий вас, ваш покорнейший Алексей Кольцов.
Воронеж. 1 марта 1841 г.
Милостивый государь Федор Алексеевич! По поручение Николая Христофоровича Кетчера я взял в Петербурге у Песоцкого 18 экземпляров «Кота Мурра», оставил их в лавке Василия Петровича Полякова. Он взялся их переслать в Москву к Кетчеру, и до сих пор не посылает; но хочет ли послать, или он их удержал у себя, или продал, — не знаю. Впрочем, и последнее сделать — его достанет. Пусть он ведет себя, как знает: это его дело; но мне-то каково было в Москве перед Кетчером? — «Взял?» — Взял. — «Где ж они?» — У Полякова. — «Зачем?» — Он их хотел вам отослать. — «Я не получил». — Получите. — «Да скоро ли?» — Скоро. — А ее нет. Ужасно гадко.
