Если мы начнем избегать всех тех символов, которые способны тем или иным образом огорчить пациента, то нам придется принимать больных, сидя за непрозрачным экраном, да и тогда остается опасение, что на них плохо повлияет тембр нашего голоса или то, что мы им говорим.»
«А почему вы пришли именно ко мне?» — допытывался я, хотя уже заранее знал, что он ответит.
«Потому что вы единственный преподаватель на факультете, который носит кипу и принимает активное участие в общинных делах. Кроме того, я помню ваш спор с федеральным судьей. Поэтому я решил, что если кто-нибудь и может нам помочь, то это именно вы…»
«Ну, что ж, — сказал я, — спасибо, что вы меня известили. Посмотрим, что я смогу для вас сделать.»
Когда студент ушел, я сразу же позвонил директору Антидиффамационной лиги. Его не было на месте, поэтому я попросил секретаршу, чтобы он перезвонил мне, как только вернется.
Он позвонил мне уже вечером, прямо домой.
«Привет, Генри! — поздоровался я. — Спасибо за звонок.»
«Не за что! — дружелюбно отозвался он. — Сожалею, что не мог позвонить раньше, но я только сейчас вернулся в город. Чем могу быть полезен?»
«Я хорошо помню, как ты мне помог во время истории с судом и искренне тебе благодарен», — сказал я и без проволочки вкратце изложил ему историю, которую рассказал мне сегодняшний студент. По какому-то наитию я не стал сообщать ему все детали.
«Ну, что ж, Алан, — сказал он, внимательно выслушав меня, — перед нами явный случай дискриминации. Я немедленно займусь этим делом. Прости, я забыл, о каком учреждении идет речь?»
«Это одно из наших местных учреждений», — ответил я уклончиво.
«Да-да, я понимаю, но, прежде чем заняться этим делом, мне нужно знать название учреждения!»
«Это наша Еврейская семейная служба.»
На другом конце провода повисло тяжелое молчание. Наконец, он отозвался снова:
«Ну, что ж, большое тебе спасибо. Я разберусь.»
Не получив от него ответа в течение нескольких следующих дней, я начал названивать ему сам, но никак не мог застать его на месте. Ответа на мои звонки тоже не последовало. Тогда я решил навестить его лично.
Он принял меня весьма приветливо. Я, тем не менее, поинтересовался, что сделано по «моему вопросу».
«Все в порядке! — с облегчением откликнулся он. — Оказалось, что оба студента добровольно согласились снять кипу, так что надобность в моем вмешательстве отпала.»
Я был возмущен.
«Генри! — воскликнул я. — Я с тобой решительно не согласен! Если бы это было какое-нибудь христианское или просто секулярное учреждение, ты бы наверняка обрушился на них, как ураган. Я уже видел, как ты действуешь в подобных случаях.
Но в данном случае дискриминацией занимается еврейское учреждение, и поэтому ты решил, что тебе неловко вмешиваться, и предпочел умыть руки. Это чистейшей воды двойная бухгалтерия. Когда неевреи дискриминируют евреев — это сенсация, но когда евреев дискриминируют другие евреи, то на это смотрят сквозь пальцы!»
«Ну-ну, ты преувеличиваешь, Алан…»
«Ты можешь оставаться при своем мнении, но тогда позволь уж мне остаться при своем», — оскорбление сказал я, слишком возбужденный, чтобы придумать напоследок что-нибудь поязвительнее. С этими словами я круто повернулся и пулей выскочил из его кабинета.
Даже дома я не мог сдержать своего возмущения:
«Какое лицемерие! Представь себе — еврейское учреждение запрещает своим еврейским сотрудникам носить кипу.»
Барбара, как всегда, пролила успокоительный бальзам на мои раны.
«Вспомни, еще совсем недавно ты и сам не носил кипу, — сказала она. — А теперь ты затеваешь по этому поводу великое сражение. Если ты намерен продолжать в том же духе, я начну называть тебя не иначе, как “Чокнутый кипоносителъ” Посмотри вокруг, Алан! Большинство евреев нашей общины изо всех сил стараются стать похожими на окружающих. Многим это превосходно удалось. Они превратились в замечательных хамелеонов. С другой стороны, кипа сразу выдает, что человек — еврей. А они не хотят, чтобы в них видели евреев. Они не хотят отличаться от других! Для них кипа — все равно, что опознавательный знак: “Смотрите все, я — еврей!” Им это просто не под силу. Ты мог бы быть более снисходительным…»
«Как ни огорчительно, но я вынужден признать, что ты в очередной раз права, — ответил я, подумав при этом, что слова Барбары очень точно объясняют, отчего мои университетские коллеги-евреи чувствуют себя так скованно и неловко в моем присутствии. — Постараюсь, чтобы кипа впредь занимала положенное ей место на голове, а не внутри нее, в моих мыслях.»
МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ я получил письмо от некого Нормана Голдвассера, бывшего студента-психолога из моего университета. Он писал, среди прочего:
«…Хочу рассказать вам занимательную историю. Работая над диссертацией, я вынужден был использовать компьютер для накопления и обработки данных. Работа была трудоемкая, а консультанты, понятно, не очень-то горели желанием возиться с новичком вроде меня. Нашелся, однако, один, который изо всех сил меня опекал и даже оставался ради меня в лаборатории, хотя вовсе и не обязан был это делать. Короче, в один прекрасный день мы разговорились, и я спросил его, откуда он родом (внешность у него была азиатская).
Оказалось, что он родом с Тайваня. Естественно, я сказал ему, что у меня есть хороший знакомый, который долго жил на Тайване, и начал описывать вас. Он воскликнул: “Ну, как же, доктор Шварцбаум! Он был моим профессором на Тайване и помог мне перебраться сюда в университет. Как только я увидел вашу ямаха (кипу), я сразу подумал, что вы, должно быть, похожи на доктора Шварцбаума, поэтому я и решил вам помочь!”
Вы легко можете себе представить, как подействовали на меня его слова. Я вдруг понял, какое влияние могут иметь наши добрые дела на окружающих. Так что разрешите мне поблагодарить вас за то, что с вашей косвенной помощью я благополучно закончил свою диссертацию…»
Если бы я нуждался в подтверждении правоты своей «борьбы в защиту кипы», то одного этого письма было бы, пожалуй, достаточно. Но теперь я уже понимал, что правота — это еще не все в жизни.
НА ЗАСЕДАНИЯХ ПОПЕЧИТЕЛЬСКОГО совета Еврейской школы во главе угла постоянно стоял финансовый вопрос. Будучи новичком в совете, я тем не менее довольно быстро понял, что прямым следствием нелегких финансовых условий, в которых вечно находилась школа, неизбежно становится переплетение бюджетных проблем с проблемой уровня и даже характера образования.
