«Допустим, что вы правы. Но ведь и такие люди являются полноправными членами нашей общины.»
В таком духе спор продолжался еще минут десять, после чего председательствующий вынужден был прервать заседание.
В конце концов, Федерация все же согласилась выделить школе определенные средства. В нашем трудном финансовом положении даже эта относительно небольшая помощь имела решающее значение. Я понимал, что, принимая помощь Федерации, школа одновременно теряет определенную часть своей независимости и вынуждена будет в какой-то мере приспосабливаться к интересам еврейской общины в целом. Это было неизбежно и, если угодно, даже справедливо, поскольку именно община в целом, через свою Федерацию, давала школе возможность существовать. Но в то же время я был уверен, что положение, согласно которому в школу могут быть приняты только «евреи согласно Галахе», должен соблюдаться и дальше.
Попечительский совет принял решение доверить решение всех вопросов, связанных с приемом учеников, лично директору школы. Мы полагали, что такие интимные дела, как усыновление или удочерение, гиюр и повторный брак, которые могут всплыть во время беседы с родителями будущего ученика, лучше всего решать одному компетентному человеку и на строго конфиденциальном уровне.
До поры до времени я это решение не оспаривал. Но однажды мне на глаза попался новый ученик, мать которого, как мне было хорошо известно, прошла гиюр у консервативного раввина.
Более того, я хорошо знал, что в этой семье не соблюдают ни кашрут, ни субботу. Помня, какие требования в свое время предъявили нам с Барбарой в случае с Дворой, я не мог не возмутиться.
Однажды вечером, после занятий, я заглянул в кабинет директора.
«Рабби Гольдштейн, можно отнять у вас минутку?»
«Разумеется, Алан. Заходите, располагайтесь. Я вас слушаю.»
«Рабби, меня гложет сомнение, — сказал я. — Этот новичок в третьем классе — как мы могли его принять? Он ведь нееврей.»
«Что вы имеете в виду?» — спросил рабби Гольдштейн, явно растерявшись.
«Я случайно знаю, что его мать не прошла гиюр согласно Галахе и, стало быть, не является еврейкой. А ребенок, родившийся у нееврейской матери — тоже нееврей, кем бы ни был его отец. Значит, и наш ученик нееврей.»
«Видите ли, перед тем, как поступить в нашу школу, этот мальчик прошел гиюр с разрешения нашего бейт-дина. Поскольку он уже был обрезан, решено было, что достаточно провести “атафат дам брит”, то есть поручить моэлю сделать царапину, чтобы проступила капелька крови, а потом погрузить ребенка в микву.»
«Это все хорошо, даже замечательно, — упрямо сказал я, — но ведь его родители не соблюдают заповедей! Это не настоящий еврейский дом.»
«Вы правы, тут мы сталкиваемся с определенной проблемой. Но мы получили от главы уважаемой ешивы официальное разрешение отступить в данном случае от наших обычных требований.»
«Почему? Что особенного в этом случае? Чем этот ребенок отличается от всех остальных?»
«Ребенок, конечно, ничем от остальных не отличается, — сказал рабби. — Но его случай, безусловно, особенный.»
«Вы хотите сказать, что отныне мы будем принимать в школу всех детей, которые пройдут такой, с позволения сказать, гиюр?»
«Вот именно», — подтвердил рабби.
«Вы хотите сказать, что любого нееврейского ребенка, который захочет поступить в нашу школу, достаточно будет погрузить в микву и — раз-два! — он тут же станет евреем?!»
«Подождите минутку! Я совсем не это имел в виду. Прежде всего, тот факт, что родители захотели отдать ребенка в еврейскую школу, уже говорит о том, что они сами, возможно, когда-нибудь начнут соблюдать мицвот. Известно, что многие праведные евреи начинали свой путь в абсолютно нерелигиозных семьях — возьмите хотя бы свой собственный случай.»
«Извините, рабби, но я не могу с вами согласиться. Вы исходите из предположения, что эти родители посылают своего ребенка в нашу школу потому, что хотят дать ему серьезное еврейское воспитание. Хорошо, если это так, но ведь по меньшей мере столь же вероятной причиной могло быть просто нежелание возить ребенка за тридевять земель автобусом, да вдобавок отдать его в класс, где половина учеников — цветные. Вы же знаете, сколько родителей отдают детей в еврейскую школу, а потом забирают их оттуда, стоит им только переселиться в пригород.
Во-вторых, зачем вы обманываете самого себя? Я знаю, сколько труда вы вкладываете в повышение уровня нашей школы, сколько усилий вы прилагаете для этого, как в самой школе, так и вне нее, но согласитесь — до тех пор, пока общинная и семейная среда, в которой воспитывается ребенок, остается неизменной, школа не в силах превратить не то, что родителей, — даже собственных учеников в верующих людей. Вспомните хотя бы, какое давление оказал на нас попечительский совет, требуя, чтобы мы сократили часы еврейских занятий и дали детям больше уроков математики, больше уроков биологии, больше уроков музыки — чего угодно, только не еврейских дисциплин! Всего лишь в прошлом месяце вы вынуждены были уступить по вопросу об обязательном ношении цицит. Вначале мы требовали его от всех без исключения; теперь оно стало факультативным!»
Рабби Гольдштейну нечего было возразить.
«Разрешите мне задать вам вопрос, рабби, — продолжал я. — Когда мы с женой хотели сделать гиюр нашему ребенку, нам сказали: “Не имеет значения, кто ваш ребенок — китаец, эскимос или индеец. Имеет значение только одно — верующая ли у него семья.” Человек, который это сказал, был абсолютно прав. Как же вы надеетесь сделать ребенка евреем, если, покидая пределы школы, он тотчас возвращается в среду, где нет никакой возможности жить подлинно еврейской жизнью?»
«Но есть и другие соображения, — уклончиво произнес рабби. — Мы должны думать о том, как сохранить нашу школу. Мы не можем забывать и о той пользе, которую приносим и обязаны приносить всей общине. Вы присутствовали на встрече с представителем Федерации, вы сами видели, как он на нас нападал. Нынешняя политика позволяет нам принимать детей из всех слоев общины, в то же время сохраняя неизменным требование об обязательном прохождении гиюра.
Кроме того, признавая гиюр маленьких детей, пусть даже и происходящих из неверующих семей, мы получаем возможность хоть как-то привлечь к себе их родителей, внушить им какое-то уважение к Торе.»
«Уж не собираетесь ли вы убедить меня, что сохранение школы стоит у вас на первом месте?! Сохранение — какой ценой? Ценой воспитания детей, которые будут жить, как неевреи?! Теперь вы, в сущности, говорите, что не имеет значения, является ребенок китайцем, эскимосом или индейцем, — имеет значения только одно: будет ли существовать школа и ваша должность в ней!»
