С этим человеком мне пришлось по указанию начальства провести подряд три отпуска (не моих, разумеется, а его), когда его приглашали на отдых в Советский Союз. В качестве единственного сопровождающего, переводчика и развлекателя-собеседника я был с ним рядом с утра до вечера. Разумеется, и отлучался, когда не был особенно нужен, и отдыхал один.
Если это можно назвать работой, то работу приятней трудно придумать. Во-первых, я пользовался всеми благами, доступными высокому государственному деятелю и совершенно незнакомыми миллионам таких «винтиков», как я. Начать с того, что ездили мы на курорт в комфортабельном салон-вагоне, встречать который на промежуточных станциях выходило местное начальство – без вступления в контакт. Само собой разумеется, при салон-вагоне была своя кухня, продукты и первоклассный повар. Если летели самолётом, то это был спецсамолёт только для гостя с наилучшим экипажем. На курортах в нашем распоряжении в любое время был шикарный ЗИЛ; на нём мы ездили осматривать местные достопримечательности. Иногда ЗИЛом для своих нужд пользовался и я. Проводились лечение и процедуры – ими я тоже не пренебрегал. Время проводили в прогулках, игре в теннис, чтении, беседах. Мне выделялся отличный номер с ванной, где помимо обычной воды текла и подогретая морская, с постоянно пополняемым запасом фруктов, минеральных и фруктовых вод. Вечером – кино, концерт или театр. Телевизоров тогда ещё не было.
Первый отпуск проводили в санатории «Красные камни» в Кисловодске, второй – там же плюс Сочи («дача Блинова»), третий – в Гагре, на «Холодной речке». Тут был наивысший комфорт: вся усадьба, бывшая сталинская, была отведена только Гротеволю. Для кинозала я за день заказывал по своему усмотрению кинофильмы из толстого каталога. Обычно в вечер смотрели два фильма.
Одной из моих обязанностей был ежедневный просмотр доставляемых советских газет и краткий обзор их содержания не владевшему русским языком Гротеволю.
Было и явление, незнакомое большинству отдыхающих, – постоянная охрана. Высокого гостя неотлучно сопровождали два гражданских чина, даже и в пеших прогулках по горам. Всего телохранителей поначалу было шесть, они сменялись, так как дежурили около покоев Гротеволя не только днём, но и ночью. После 1953 года число их уменьшилось. Но слежки или какого-либо проявления недоверия ко мне я не ощущал. Очень скоро привык, словно к теням. Когда и куда я уходил один, никто не интересовался.
После первой такого рода командировки худоба моя стала исчезать: я набрал 5 килограммов. Сколько же я стоил государству! Меж тем продолжала начисляться и зарплата.
Вместе с Гротеволем ездила и его жена Иоанна – заурядная, не лишенная привлекательности, но уже немолодая немочка. Эта женщина взяла от жизни всё, что могла. В Москве мне говорили, что до 1945 года она была женой крупного гитлеровского сановника. Когда муж исчез, она стала женой Гротеволя и уже при новом режиме продолжила роскошный образ жизни. Судя по её кругозору, она вряд ли способствовала нацизму, как мало содействовала и социализму. Политика ей была чужда. Уютная немецкая жена без особых запросов и какой-либо спеси. Супруги жили мирно и дружно, я не замечал никаких трений. Лишь однажды Гротеволь решил взять разгрузочный день, питался одними яблоками и к вечеру, голодный, начал немного ворчать на жену. Иоанна очень спокойно реагировала на это: «Брось свою проклятую разгрузку и возобнови нормальное питание, а то у тебя характер портится!» Так и было сделано.
Врач советовал Гротеволю убрать растущее брюшко, которое тот шутливо называл «мой чемоданчик». Для этого прописали терренкур, душ и массаж. Я играл с ним и Иоанной в теннис, проявив себя достойным партнёром, то есть столь же слабым игроком, как и они. Иногда к игре привлекался один из охранников. В море купались только в Сочи, один раз в Гагре.
Доктор Петров рекомендовал Гротеволю для похудения ходить на работу пешком, на что гость огорченно махнул рукой: «Что вы, разве это разрешит наша госбезопасность!»
Внешне отношения сложились равные, как между интеллигентными людьми. Ни разу Гротеволь на меня не вспылил, ничем не задел моего самолюбия. Я часто думал: такими бы были мои гораздо более мелкие начальники!
Впервые встретившись с ним на вокзале в Москве при посадке в салон-вагон, я обратился к нему «геноссе министр-президент», то есть «товарищ председатель совета министров», как и следовало по чину. Гротеволь мягко положил мне руку на плечо и сказал: «Запомните, дорогой, здесь нет никаких министров-президентов, а есть просто товарищ Гротеволь». Так мы и называли друг друга – «товарищ» с прибавлением фамилии. Но жену его, для отличия, я называл «товарищ Иоанна».
Приехав с ними в санаторий, я решил не навязываться супругам и обедать отдельно. Это сразу же вызвало протест: пусть я всегда столуюсь вместе с ними. Какой-либо нужды в переводе почти не было, всё являлось само собой, а закусок предлагался широчайший выбор. И каких закусок! Так вкусно я в жизни никогда не питался – при воспоминании слюнки текут. В какой-то праздник старик, бывший сталинский, а до того, как говорили охранники, царский повар, подал к столу торт, в основном из хвороста, в виде русской тройки. Это произведение искусства, выполненное абсолютно реалистически, как скульптура, жалко было разорять.
О чём разговаривали? О том, о сём – мало что помню. Супруги деликатно меня ни о чём не расспрашивали: дескать, что хочешь, расскажешь о себе сам. Гротеволь вспоминал, как в молодости был министром земли Брауншвейг и по неопытности совершал смешные и досадные промахи. Вообще к юмору он был весьма склонен. Говоря об особенностях произношения саксонцев – вместо д они часто произносят т, – вспоминал случай в лейпцигском театре, когда герой, закалываясь в финале, должен был произнести «О, Ende, Ende» (О, конец, конец!), а вместо этого произнес «О, Ente, Ente» (О, утка, утка!).
Вечерами часто играли в микадо – японскую игру, нечто вроде наших бирюлек, только не с фигурками, а длинными палочками; каждую надо было вытаскивать из кучи, не приводя в движение остальные. Меня и жену свою Гротеволь иногда добродушно упрекал в плутовстве. На прощание подарил мне эту игру. Когда я стал скромно отказываться от подарка, сказал с напускной серьёзностью:
– В самом деле, не стоит брать, ведь она мне очень нужна. Некоторые наивные люди полагают, что я управляю государством, но это глубокое заблуждение: на самом деле я день и ночь играю в микадо.
О политике помню лишь два разговора. Однажды Гротеволь изрек такую горькую истину: «Не так сложно подготовить и издать разумный закон. Самое трудное, почти невозможное – другое: добиться того, чтобы этот закон был правильно понят и точно исполнялся всей цепочкой нижестоящих начальников, сверху до самого низа. Иногда убеждаешься: когда закон доходит до исполнения местными властями, то либо от него ничего не остается, либо он превращается в свою противоположность».
