— Меня объявили? — спросил я Мирру, которая сидела рядом.
— Нет. Как я поняла, объявили сына Хрущева, — улыбнулась Мирра. — Дети лейтенанта Шмидта.
— Так зачем же вы меня подняли? — повернулся я к устроителю.
— Извините, перепутал. Машинально.
— Ничего страшного, молодые посмотрели на режиссера Данелия, — сказала Лена Яковлева и продолжила рассказывать про сынишку. Я сидел рядом с Леной Яковлевой, она тихо рассказывала мне про своего сына, которому исполнился год (ни о чем другом она говорить не могла).
— Можно беседу прервать? — к нам шел, опираясь на палку, древний старик, лет девяноста пяти, в советском двубортном костюме.
Старик остановился передо мной и закричал тоненьким старческим голосом:
— Молодой человек, как вас зовут? (Мне было уже шестьдесят.)
— Георгий.
— Так вот, Георгий Никитич, я хочу, чтоб вы знали, я советскую власть ненавижу и презираю! Я плюю на нее с высокой колокольни! — старик кричал на весь зал. — Но батюшку вашего, Никиту Хрущева, чту и уважаю!
— Подождите, послушайте… — попытался остановить его я.
— Молодой человек, имей такт, не перебивай! Если бы не отец твой, сгнил бы я в концлагере на Колыме! Светлый был человек! Будешь на кладбище — и от меня цветочек положи, от Ефима Захаровича.
— Ефим Захарович, понимаете….
— Ладно, все! Приятного вам аппетита, — прервал меня старик, повернулся и пошел.
Между прочим. В 56-м году Хрущев выпустил десятки тысяч политзаключенных.
И тут я увидел, что в зал вошел Сергей Хрущев, остановился в дверях и ищет нас глазами. Я помахал ему рукой. Сергей подошел, мы для него освободили место, он устроился.
— Хорошо, что вы пришли, а то меня… — начал я объяснять Сергею.
— Молодой человек, — к нашему столу снова шел старик. Остановился перед Сергеем, прокричал:
— Мне сказали, что вы тоже сыном Хрущева являетесь!
— Да, — неуверенно сказал Сергей.
— А ваше имя?..
— Сергей Никитич.
— Сергей Никитич, я уже говорил вашему брату, что советскую власть я презираю, и что я на нее плюю! Но отца вашего я уважаю! Светлый человек!
— Простите, я не очень понимаю…
— Сейчас все поймешь. — Ефим Захарович повернулся и заковылял к ведущему.
— Сергей Никитич, — опять начал я, — пока вас не было…
— Георгий Николаевич, — перебила меня Лена Яковлева, — давайте сначала послушаем, что Ефим Захарович скажет.
Старик взял у ведущего микрофон и объявил:
— Господа, внимание! К нам приехал еще один сын Никиты Сергеевича Хрущева — Сергей Никитич! Переведи, — он протянул микрофон ведущему.
Тот перевел на иврит (на свадьбе было мало русскоговорящих).
— Сергей Никитич, встаньте, тоже покажитесь народу, — крикнул старик.
Сергей встал. Ему поаплодировали. Старик снова отобрал у ведущего микрофон и закричал:
— Друзья и вы, молодые, слушайте и запоминайте, — старик повернулся к жениху с невестой, — у нас в гостях братья Хрущевы, Сергей Никитич и Георгий Никитич! — Старик показал палкой на Сергея и на меня.
Сергей удивленно посмотрел на меня.
— Их отец выпустил на свободу всех, кого Сталин без вины посадил! — продолжал старик. — И меня в том числе, и жену мою покойную, Верочку, и сестру ее старшую, вот так вот… Господа, давайте выпьем за память светлого человека Никиты Сергеевича Хрущева и за здоровье его сыновей Георгия и Сергея! Лехаим! Переведи, — он сунул микрофон ведущему.
Тот перевел, коротко и без эмоций.
— Ребята, встаньте, покажитесь народу, — обратился к нам Ефим Захарович.
Между прочим. Сергею в тот вечер мы объяснили, что и почему. Он воспринял все с юмором и попросил меня до конца вечера не признаваться, что я не его брат, чтобы не нарушать гармонию свадьбы.
Когда не пьешь, сидеть долго за столом весьма тягостно. Я вышел на улицу подышать. За мной вышла женщина лет шестидесяти с простым русским лицом.
— Георгий Никитич, я жена сына Ефима Захаровича, — представилась она. — У нас с моим Фимой спор возник. Если не хотите, не отвечайте. Вы с братом от одной мамы или от разных?
— От разных.
— Я выиграла. А Фима думает, что у вас папы разные.
— Фима тоже выиграл, — сказал я. — И папы у нас разные.
После премьерного просмотра «Насти» в Доме кино в Москве в половине двенадцатого ночи звонит Александр Володин.
— Я с вокзала звоню. У меня через двадцать минут поезд. Хочу тебе сказать, ты настоявший режиссер! Старик со старушкой в трамвае играют Шуберта — это высокий класс. Поздравляю!
— А что же ты после просмотра не подошел.
— Не хотел настроение портить. Там тебя все поздравляли, а мне картина не понравилась. Я был прав. Не надо было ее снимать.
Когда писали сценарий, Володин жил у меня, в маленькой комнате рядом с кухней. Обычно ночью, часа в два, я выходил на кухню курить. В первую же ночь, минут через десять, на кухне появился Саша, одетый, с бумагой, ручкой и начал говорить о сценарии. (Саша не курил.) Поработали часов до четырех. А утром в 7.30 подъем. В 8.30, как и договорились, приехал Адабашьян. На следующую ночь то же самое. Сначала я думал, что Володин выходит ночью на кухню, потому что сам не спит, но потом понял, что деликатнейший Саша выходит на кухню, потому что ему неудобно передо мной. Как это так: я работаю, а он спит.
— Не работаю я, Саша, я курю.
— Ты же думаешь о сценарии.
— Думаю.
— Давай думать вместе.
Но самым тяжким для него было не то, что он не высыпался. Великий драматург не верил, что эту его сказку можно экранизировать. Он ходил тихий, грустный, часто вздыхал и говорил:
— Ничего у нас не получится.
С фильмом «Настя» я первый раз попал на фестиваль «Кинотавр» в Сочи. Гостиница «Жемчужная», пляж, шашлычная, длинноногие девушки, приличный кинозал, казино. Мне понравилось. К чести Марка Рудинштейна, он приглашал на фестиваль и старых, давно вышедших из моды звезд (с внуками и правнуками). И с ними я с удовольствием обсуждал аморальное, безыдейное, пустое, непонятное, жестокое, глупое современное кино. И вообще все, что с нами произошло.
На «Кинотавре» было много и новых кинематографистов, которых я не знал. А также приезжало много бандитов (они почему-то полюбили этот фестиваль). Я спросил Марка Рудинштейна, как мне отличать бандитов от кинематографистов.
— Проще всего на пляже, — сказал Марк. — Если пьяный и без креста — это киношник, если трезвый с большим крестом — это бандит.
