— Помнится, я был на историческом концерте «Арии» в ДК «Коммуна», вашем последнем концерте под менеджментом Виктора Векштейна. Так вот, после этого концерта Виктор Яковлевич устроил импровизированную пресс-конференцию и предложил задавать вопросы музыкантам. Я задал идиотский вопрос — выступают ли музыканты «Арии» под псевдонимами, на что Векштейн, почесав в затылке, ответил: «У нас есть Виталик Дубинин. Ему не нужен псевдо ним». Все рассмеялись, а я так и не узнал ничего о твоей фа милии. Ты сам знаешь, откуда она произошла? Холстинин — очень русская и в то же время довольно редкая фамилия…
— Конечно, знаю! Мой прадед владел на Урале мануфактурой, торговал холстом и рогожей. Если бы не революция семнадцатого года, думаю, пошел бы я по дедовской линии!
— Да уж, есть в тебе что-то по-купечески степенное и размеренное! А кем были твои родители и как они относились к твоему увлечению музыкой?..
— Если бы не родители, я бы вообще не стал музыкантом! В десять лет они меня отдали в музыкальную школу «на домру». Там я даже играл в оркестре русских народных инструментов. Исполняли мы, в основном, классику — Глинку, Чайковского и вариации на тему народных песен. Родители, мама по профессии инженер, а отец — бухгалтер, всячески поощряли мое музыкальное развитие, помогали покупать музыкальные инструменты, особенно когда уже гитары в ход пошли. Так что, грех жаловаться, мне создавали все условия…
— А вообще, что тебя привело к тяжелой музыке? Ведь ты вырос в Люберцах, районе, скажем так, не самом «волоса том».
— Проучившись в музыкальной школе года три-четыре, я однажды услышал, как какие-то парни в коридоре нарезали на двух гитарах «Дом Восходящего Солнца». Я прямо-таки «заболел» этой вещью и задался целью: во что бы то ни стало научиться играть ее на гитаре. Жизненный путь был определен мгновенно — я сразу понял, чем я хочу заниматься и какую музыку играть. На освоение хита «Animals» ушел приблизительно год… Потом я решил, что «Дом Восходящего Солнца» играть одному будет, пожалуй, тяжеловато, и принялся искать себе единомышленников. За таковыми дело не стало, они нашлись прямо в моем классе.
— Как же называлась твоя первая группа?
— Да никак, мы даже над этим и не задумывались. Просто — «школьный ансамбль». (Барабанщик, кстати, потом перекочевал со мной в группу «Волшебные Сумерки».) А дальше все пошло-покатилось само собой… Институт (я поступил в МЭИ) — это чтобы в армию не ходить. Институтская жизнь вообще хороша тем, что можно не ходить как в армию, так и на лекции — в твоем распоряжении масса свободного времени. Еще в школе я понял, что в армию идти не хочу, потому что музыкой там заниматься нельзя. В старших классах я усердно налег на физику и математику, чтобы без проблем пройти в технический вуз. Такой выбор тоже объяснялся очень просто: мне казалось, что в застойные годы очень тяжело учиться в вузе гуманитарном. Можно сказать, с юношеских лет я уже не мог принять тоталитарную систему, я бы не смог пять лет врать, зубря философию марксизма-ленинизма, и критиковать «буржуазные учения», которыми я на самом-то деле и увлекался.
— Чем же таким «буржуазным» ты увлекался лет в семнадцать?
— Сначала меня интересовал философско-психологический роман, начиная с Достоевского, а также английская и французская литература: Сомерсет Моэм, Вильям Голдинг, Альбер Камю, Жан Поль Сартр… А уже потом, через призму всего прочитанного, пришло увлечение немецкой философией. То есть раньше я ее как-то не воспринимал. Я был пацифистом и гуманистом. Абстрактным таким гуманистом… Ницше я воспринимал как очень сильную личность, взгляды которой идут вразрез с гуманистическими установками.
— Я так понимаю, на тебя не произвела особенного впечатления немецкая классическая философия. Ты сразу ринулся в объятья «философии воли», где ярко выведено «волевое начало», — Ницше, Шопенгауэр, Шпенглер…
— Именно так. Я вдруг почувствовал, что быть слабым духом — это вовсе даже не почетно.
— Негативное отношение к христианству у тебя сформировалось именно в этот период?
— Сначала было подсознательное, неосознанное неприятие. После Ницше оно оформилось окончательно. Я понял, почему я не люблю христианство и за что. Я понял, что не приемлю любую тоталитарную систему, которая заставляет человека жить по расписанию. Нельзя жить по заповедям, будь то религия, коммунизм или гитлеровский фашизм. В творчестве должна быть свобода личности! А наш абсолютно правдивый христианский бог отрицает любую творческую свободу, любую иллюзию. С другой стороны, хотя я и ненавижу христианство, я не в коей мере не призываю с ним бороться и тем более его запрещать: есть миллионы людей, которым оно помогает выжить, — и слава богу! Меня только раздражает экспансия, назойливое навязывание своих взглядов, когда к тебе подходят на улице и предлагают придти на религиозный утренник, воскресник и тому подобное. Люди и так придут к богу. Кому надо. Кто — к своему личному, кто — к такому, общепринятому… Подытоживая, могу сказать, что спокойно отношусь к любой религии, кроме ислама. Мне кажется странным, что на Ближнем Востоке нет ни одного демократического государства.
(Я хотел было деликатно уточнить у Владимира, каким образом он сочетает увлечение Ницше и ненависть к исламу со своими демократическими установками, но передумал. В конце концов, как говорил Черчилль: «Демократия — скверная штука, но лучшего государственного устройства пока еще никто не придумал», а философия Ницше безусловно красива и поэтична, но совершенно нежизнеспособна.)
— Кофе и неторопливые философские беседы — большая ред кость в наше время! С удовольствием в следующий раз с то бой подискутирую. Но мы остановились на институте…
— Ах да. В институте я познакомился с Виталиком Дубини ным, мы решили собрать группу. Виталик сказал, что у него есть клавишник, а я сказал, что у меня есть барабанщик. На том и договорились. Виталик Дубинин с бас-гитарой в руках занял место за микрофонной стойкой, а звукорежиссером у нас стал Юрий Фишкин. Сначала мы исполняли только кавера «Black Sabbath», «Deep Purple» и «Grand Funk Railroad», и только через год сочи нили свою первую песню. Нам это дело так понравилось, что уже через два года «Волшебные Сумерки» играли концерт из двух отделений: в первом — часовая программа собственных творений, а во втором — те же кавера известных фирменных групп.
— А где вы выступали?
— Играли мы в разных Дворцах культуры и на студенческих вечерах. Тогда это называлось «сейшена», и все было, естественно, нелегально. Это тот же путь, по которому шли «Машина Времени», «Високосное Лето», «Араке». У нас была своя аудите — рия, зал всегда был полон, и в скором времени мы уже играли сольные концерты на тысячу мест.
