Наша японская премьера носила грустный характер; мадам решила передать всю вырученную сумму фонду по борьбе с последствиями землетрясения, и японский посол с семьей пришел на представление, японские дамы в кимоно продавали программы. После спектакля посол вышел на сцену и вручил Павловой букет. Критики, встретившие «Фрески Аджанты» выражением недовольства, совершенно растерялись, когда дело дошло до «Восточных впечатлений». «Не можем сказать, насколько танцы, показанные этой труппой, соответствуют подлинным японским танцам; было бы интересно знать, что думают о них японцы, которых оказалось немало среди зрителей. Но их хореографическая изысканность и сдержанность очаровали всех, невзирая на то, что сама мадам Павлова не принимала в них участия, и только когда оркестр заиграл «Танец Бабочки» Грига, она выпорхнула на сцену наряженная, словно японская бабочка, и принялась делать пируэты своим собственным неподражаемым способом».
Думаю, если бы тогда были сотрудники по связям с общественностью, как это принято сейчас, мы имели бы больший успех. Индусские балеты так же привели критиков в замешательство. «Музыку к ним написала Комолата Баннерджи, – продолжает «Таймс», – музыку, в которой долгие и бессвязные танцевальные мотивы с ударными акцентами и звуки волынки, искусно примененные к западной оркестровке, производят эффект принадлежности к Востоку».
Скотт Монкрифф счел японский балет «скучным» так же, как и буддийское искусство. Похоже, «скучный» – любимый эпитет этого придирчивого критика в том сезоне. Мне повезло, ибо он счел мой вклад единственной живой частью вечера и даже похвалил мое исполнение партии Джека в коробочке из «Феи кукол», сказав, что я, похоже, избрал «лучший путь».
Никто тогда не осознавал, что вклад Удая Шанкара в наш балет обозначил поворотный пункт в его карьере и предопределил будущее индийского танца. Помимо нескольких не связанных между собой исполнителей, таких как Рошанара, никто не привозил танец на гастроли, и, что еще хуже, никто не развивал его в Индии. Рам Гопал считает, что «наибольший его упадок начался с вторжения монголов и закончился в последние годы британского правления в Индии». Может, он и прав, ибо только природная сила народного танца поддерживает традицию живой в сельских районах, в то время как в городах модной забавой стал фокстрот. Удай Шанкар танцевал с нами только год, затем он учился в Париже и вернулся в Индию, чтобы создать свою собственную танцевальную труппу. Позже появились Рам Гопал, Мриналини Сарабхаи, Шанта Рао и многие другие. Мне тоже довелось принять в этом участие, но позже.
Осенью 1923 года мы отправились в новое американское турне, сопровождаемые неистовыми аплодисментами зрителей и холодными словами критиков, эхом отдававшимися в наших ушах. На этот раз волнение было умеренным – каждый знал, что нас ожидает. Опять было много часов, проведенных в поезде, много знакомых лиц в отелях и буфетах. Репертуар не очень изменился – только добавились «Восточные впечатления».
Не могу сказать, будто американская публика отнеслась чрезвычайно благосклонно к японским танцам, главным образом по политическим причинам. Казалось, они воспринимали только желтую опасность, и лишь немногие сочли «Каппоре» забавным. Но в Детройте я уловил по крайней мере пару смешков и счел, что положение улучшается.
Там было несколько моментов, которые доставили мне удовольствие – я снимал квартиру в Нью-Йорке с кем-то из коллег и учился готовить; за неделю я научился обращаться с плитой и газовым счетчиком и готовить картофель четырьмя различными способами. Однажды газ сильно меня подвел, когда мое мясо было поджарено только наполовину, а я не знал, как опустить деньги в счетчик. Было приятно сознавать, что теперь у меня появились друзья и родственники во многих американских и канадских городах, и я мог довольно часто уходить из труппы. Звучит несколько грубовато, когда говоришь подобным образом, но мы и так слишком часто видели друг друга. Время от времени у меня происходили стычки с Пиановским, у которого, похоже, вызывали негодование мои попытки придать индивидуальность тем маленьким ролям, которые мне давали. Однажды я спросил саму мадам в присутствии Пиановского, не могут ли мне предоставить другую роль, если в прежней я выступил неудовлетворительно. Она проявила справедливость и сказала, что я танцевал хорошо.
Я всматривался в города Западного побережья Америки в поисках бледных отражений Японии. У меня вошло в обычай отправляться на поиски японского квартала, каким бы маленьким он ни был, и ощущал себя как дома, торгуясь по-японски, чтобы сбавить цены на кимоно. Ясно помню странное впечатление от прогулки по японскому кварталу Такома, когда я разговаривал по-польски с одним из моих коллег и показывал ему чарующие витрины магазинов. Но его привела в ужас мысль о том, чтобы есть сырую рыбу и другие причудливые деликатесы, продававшиеся в бакалейных магазинах. Пожалуй, они действительно выглядели весьма непривлекательно.
Турне продолжалось, но после нескольких недель одноразовых представлений мы отдохнули на Рождество, и в этом году вечер, устроенный мадам, был, пожалуй, самым веселым на моей памяти. Она сняла бальный зал в том отеле, где остановилась, и попросила, чтобы столы к ужину накрыли вдоль трех стен, в то время как у четвертой стояла гигантская рождественская елка. На этот раз на мадам было поистине великолепное переливающееся серебряное платье, и она выглядела, как никогда, счастливой и сияющей. Кое-кто из русских музыкантов нашего оркестра принес свои инструменты и стал исполнять русские мелодии – гопаки, трепаки, вальсы. Все русские и поляки обрадовались и принялись танцевать. Не так-то легко танцевать вприсядку в вечернем наряде, не знаю, как мы это делали и как выглядели со стороны, сам я был слишком поглощен танцем, чтобы обращать внимание на окружающих. Наверное, бальный зал представлял собой весьма причудливое зрелище!
Вечеринка состоялась в канун Рождества. В день Рождества у нас было два представления. Колорадо-Спрингс находится довольно высоко, и через неделю пребывание на высоте стало нас очень утомлять. После энергичного цыганского чардаша из «Амариллы» мы просто задыхались. Но мы наслаждались нашим праздником, и, безусловно, это Рождество было больше расцвечено красками, чем прошлое, которое мы отмечали где-то на корабле, вышедшем из Рангуна.
Вскоре мы прибыли в Сан-Франциско, и я тотчас же отправился в японский квартал, где попытался сторговаться на танцевальные веера. Но самым значительным событием моего пребывания там стала находка новой японской учительницы, мадам Ясао Кинейя, принадлежавшей к еще одной известной династии Кабуки. За несколько недель до того, как мы достигли Западного побережья, Павлова часто твердила мне, что ей хотелось бы, чтобы я продолжал брать уроки японского танца, поскольку не сомневалась, что у меня есть к нему способности. Приступив к работе, я обнаружил, насколько запустил занятия, и был рад возобновить их. Павлова очень хотела, чтобы я разучил танец с масками, который видела в Токио, поскольку никогда не забывала его и по-прежнему настаивала, что это мой танец. Но, как ни странно, Кинейя-сан не одобрила его, хотя, возможно, просто не очень хорошо его знала. Я выучил начало у Кошачьего Личика-сан во время наших одноразовых представлений в Японии, но, поскольку та странная дама не имела ни малейшего представления о времени, мне не удалось разучить его до конца.
