политикой партии в области литературы. Это атака на основополагающие фундаментальные положения метода социалистического реализма». Вослед за критикой Абрамова и Лифшица из уст Суркова тотчас посыпались отточенные обвинения в адрес новомирцев – Дементьева, Сац и, конечно же, Твардовского, проявившего «идейную незрелость», «игнорирующего критику этой статьи и линии журнала», в чём «сказывается и его зазнайство».
Что могло ждать Фёдора Абрамова, скажи свою речь Сурков двумя-тремя годами раньше? Страшно подумать! 58-я, «расстрельная» статья УК РСФСР фактически «дышала» ему в спину. А вообще поразительно, как Абрамов, уже крепко проявивший себя к 1950 году как молодой учёный и активист-общественник, не загремел в связи с «ленинградским делом», одним из главных фигурантов которого был бывший ректор Ленинградского университета Александр Вознесенский, благодаря которому Абрамов возвратился из контрразведки в стены этого вуза. Напомним, что Вознесенского расстреляли по обвинению в рамках этого дела.
И ещё, если бы в результате критики Фёдора Абрамова, вызванной новомирской статьёй, ему вменили службу в Смерше под началом Рюмина, судебный процесс над которым шёл в Верховном суде СССР как раз в начале июня 1954-го, то судьба будущего автора «Пряслиных» была бы весьма печальна. Но этого не случилось, и «Люди колхозной деревни…», к счастью, не были «увязаны» со службой Абрамова в контрразведке. Ему и в этот раз несказанно повезло.
Вослед за партийным собранием в Московской писательской организации, аналогичное состоялось и в Ленинградском писательском отделении в присутствии специально приехавшего из столицы Константина Симонова. Без критики статьи Абрамова не обошлось и здесь.
И что Абрамов?! Он по-прежнему, помня о разговореим, ждал поддержки от «Нового мира». 16 июня Абрамов сообщит Дементьеву по телефону, что через два дня намечается заседание партийной группы кафедры советской литературы филфака университета, на котором будет обсуждаться его статья. Что на это мог ответить Александр Григорьевич? В отношении «Нового мира» «заваривалось» дело покруче, – Твардовского вызвали на ближайшее заседание ЦК КПСС.
Фёдор Абрамов остался один на поле битвы за свою правду о «людях колхозной деревни».
18 июня на заседании кафедры, о котором было сообщено Дементьеву, Абрамов, признавая «ошибочность» своей статьи, сказал: «…решительно отвергаю те несправедливые обвинения, которые предъявляли мне В. Друзин и А. Сурков, а именно обвинения в том, что моя статья будто бы направлена против коммунистической партийности, против ленинского принципа партийности, что она носит спекулятивный характер и рассчитана на то, чтобы ввести в заблуждение…»
И уже дома, спустя несколько дней, 27 июня 1954 года он запишет в дневнике:
«Самоиссечение состоялось! Как я ни рыпался, а пришлось пойти на попятный. Рождественская предупредила: либо ты признаёшь ошибочность своей статьи, либо не исключена возможность неприятностей (то есть попросту оргвыводов).
Что делать? Разве мало негативных уроков на моей памяти? А мне надо писать роман, помогать Михаилу… Пришлось скрепя сердце уступить. “Помог” ещё Плоткин.
Утром 18 июня, перед партгруппой, я ходил советоваться к нему.
– Надо покаяться, – сказал он.
– Но ведь это подло, неискренне! – возразил я. – Я перечитал статью – и всё в ней правильно…
– Что делать? – развёл руками Плоткин. – Я сам только что перечитал вашу статью. Статья талантливая, умная…
– Тогда тем более подло соглашаться с симоновско-сурковской критикой.
– Но поймите, дорогой Фёдор Александрович, что сейчас ничего нельзя сделать. Так надо. Раз это идёт сверху, от ЦК – бесполезно рыпаться. Надо признаться, а про себя думай как хочешь… Не считайте меня подлецом. У меня тоже есть совесть, она иногда просыпается. Я позволял себе иногда удовольствие говорить правду. Но теперь не буду… А сейчас надо вам покаяться, так будет лучше. Вообще, отнеситесь ко всему этому как к неприятной операции выдёргивания зуба. Неприятно. Но надо…
Видимо, слова Плоткина оказали на меня воздействие. Я принял решение признать ошибочность моей статьи».
29 июня 1954 года, во вторник, вышел 24-й номер газеты «Ленинградский университет», где в разделе «Партийная жизнь» была опубликована анонимная статья «Об ошибках в литературной критике», которая станет красной чертой, разделившей на «до» и «после» месяцы абрамовского бунтарства за правду. Приведём некоторые выдержки из неё:
«…Участники семинара и коммунисты кафедры советской литературы обсудили статью Ф. А. Абрамова “Люди колхозной деревни в послевоенной прозе”.
В этой статье Ф. А. Абрамов неправильно подошёл к оценке литературных произведений, посвящённых послевоенной деревне, призывая советских писателей к отображению недостатков, не раскрыл положительного значения в отражении передового опыта социалистического строительства, роли и значения литературы в коммунистическом строительстве.
В своей статье Ф. А. Абрамов, исходя из неверных позиций, не смог дать правильную, партийную оценку разбираемых им произведений.
Участники философского семинара и партийная группа кафедры советской литературы единодушно признали критику статьи Ф. А. Абрамова в партийной печати своевременной…
Вскрывая причины серьёзных ошибок в статье Ф. А. Абрамова, коммунисты пришли к заключению, что эти ошибки не являются закономерным результатом всей его работы на факультете, а представляют собой следствие неопытности молодого научного работника, а также обусловлены тем, что статья до её опубликования в печати не критически обсуждалась на кафедре. Отдельные члены кафедры молчаливо соглашались с мнением Ф. А. Абрамова.
Ф. А. Абрамов, выступивший на партийном собрании и на философском семинаре, признал свои ошибки. Он сказал, что партийная печать правильно и вполне своевременно подвергла критике его статью, в которой он свёл свою оценку послевоенной литературы о деревне к одним недостаткам, забыв о её положительном влиянии в послевоенном развитии и восстановлении сельского хозяйства, в коммунистическом воспитании…»
4 июля Фёдор Абрамов уедет в Архангельск, в родную Верколу, увозя рукопись романа, который, несмотря на все трудности, всё же худо-бедно писался.
В это время, вновь увлечённый написанием своего романа, Абрамов, уже поняв линию партии и игру «в публичность», решил для себя раз и навсегда покончить с критикой, усвоив, что его правда может быть услышана только тогда, когда будет оформлена в силу художественного слова. «Весь сентябрь работал над романом. Успешно!.. Сам удивляюсь творческому подъёму», – из дневника от 18 сентября 1954 года.
Он специально перестал читать газеты, дабы не раздражать себя публикациями, всё ещё появлявшимися в печати по поводу его статьи. В какой-то момент он, словно отрешившись от всего произошедшего, принял ситуацию такой, какая она есть, и даже почти смирился с возможным увольнением из университета, что было вполне вероятно. Университетские коллеги – а Фёдор Абрамов к этому времени был уже старшим преподавателем кафедры советской литературы – вначале хвалили статью, а потом «перевернулись», пошли на попятную и предстали пред ним в новом свете. Он уже не желал бороться с той подлостью, что злым эхом ещё лилась на его правду со страниц газет. Больше не хотелось ни доказывать, ни объяснять. В душе наступила некая немота, которую нужно было срочно, чтобы не скиснуть, не
