теме, — то он, возможно, займется своей желанной м а с с о й, неясности с которой можно выяснить по аналогии с некоторыми методами, применяемыми в спектроскопии, которую, в свою очередь, будут изучать именно на этой кафедре, и, быть может, Лебедеву удастся получить для курсовой работы такую тему. Чрезвычайная ясность и простота доводов облегчили ему душу.
Читателю, который полагает, что я утрирую, могу сказать, что за три года, предшествующих специализации, Лебедев не выслушал ни одной мало-мальски серьезной лекции о возможных профессиях радиофизиков. Ни одна из кафедр себя не раскрыла. Лебедев не побывал ни в одном из современных научно-исследовательских институтов и ни на одном из заводов, где мог бы работать после окончания вуза. Наконец, известно, что углубление в профессию должно проходить в вузе такие этапы: научное творчество студента — курсовая работа — диплом — распределение. Между тем, как мы уже говорили, собственные научные увлечения Лебедева не нашли своего выражения в курсовой работе. Тема же курсовой, возможно, не будет соответствовать теме диплома. Что же касается распределения, то в предыдущем году — и Лебедев об этом отлично знал — тридцать физиологов, генетиков и зоологов, окончивших биофак университета, были направлены на работу в землеустроительные экспедиции в качестве ботаников. Спрашивается, какие они ботаники, если в первый год обучения прослушали всего лишь общий курс по этому предмету? И какой был смысл в их узкой специализации, если так просто их переквалифицировать?
Таким образом, откуда взяться у Лебедева точным и конкретным представлениям о профессии, да и зачем они ему нужны?
И тем не менее будущего своего Лебедев не боится. Он строит далеко идущие планы. «Наукой заниматься все равно буду, куда бы на работу ни попал, — говорил он мне. — Защищать кандидатскую диссертацию? Да, попробую. Если попаду на завод? Сейчас, говорят, есть такие заводы, которые двигают науку больше, чем институты. Не хватит способностей? Ну что ж, буду делать материальные ценности. Зарплата? Не знаю. Не думал. У нас никто не думает о матблагах. Наверное, нам предстоит удар, потому что вместе с дипломом ключи от квартир не дают. Ничего, переживем…»
Оптимист.
То, о чем мы сейчас говорим, является частью более важного вопроса: кого в принципе следует выпускать из университетов — узких специалистов или разносторонне образованных людей с правом специализации после получения диплома? До сих пор никто не решается твердо ответить на этот вопрос, и такая нерешительность приводит к тому, что из двух зайцев трудно поймать даже одного. Если выпускать узких специалистов, то разве так надо готовить студентов к профессии, как это делалось в Горьковском и большинстве прочих университетов? А если научных работников широкого профиля, то следует отчетливо понимать, что любая специализация, особенно ранняя, вредит разностороннему образованию, в какой-то степени сужает его горизонты.
Где же выход из положения? Может; отменить в университетах специализацию вообще? Но попробуйте это сделать! Сто лет назад при том уровне наук это была бы радикальная мера, и о ней думали — и то на нее не решились. Кем будет сегодня Лебедев, если получит звание «всего лишь» образованного человека? Какую пользу он сможет принести физике, тем более радиофизике и, более того, ее узкой и глубокой области, которой занимаются, положим, радиофизики-квантовики или спектрографы? Стало быть, отменять специализацию нельзя. Но нельзя и отменять широкое научное образование, ведь никто не снимал с университетов обязанности готовить именно научные кадры…
Я нарочно рисую картину во всей ее сложности, чтобы показать читателю: проблема не так уж проста, ее «вечность» не так уж необъяснима. И все же надо ее решать! Как? Я не знаю, и, вероятно, в мою задачу не входит конкретная рекомендация. Могу лишь сослаться на интересную попытку, предпринятую в Ленинградском политехническом институте, где с помощью «укрупнения» профессий ищется «средний путь». Так уж коли попытку сделали политехники, университетчикам сам бог велел подумать! Право же, давно пора научно подойти к проблеме подготовки научных кадров.
Я вовсе не уверен, что наш герой — единственная подходящая кандидатура для такого очерка. В другом городе, другом институте и в другом году я мог бы найти другого Лебедева, и кое-что в моем рассказе пришлось бы изменить, а может быть, и не «кое-что». Уж очень разнообразно наше студенчество. Но аспекты разговора остались бы, вероятно, прежними.
Через год Лебедев уйдет из университета. Студент — состояние временное… Конечно, мне бы очень хотелось, чтобы Лебедев стал не просто копиистом, а творцом. Но я понимаю: наивно думать, будто с самого начала, с прихода юноши на первый курс вуза, судьба-злодейка тут же отмечает его своей печатью: быть, мол, тебе таким, сяким или эдаким. О нет, студент только ищет свою звезду на небе, а достанет ли ее, покажут жизнь и работа.
За Лебедевым закроется дверь вуза, но перед ним откроются ворота в мир.
1967 г.
«МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ»
КАК ЧЕРНЯЕВ БРАЛ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО. 8 июля 1971 года Римма Обмелюхина, комсорг цеха, получила бланки и стала обходить рабочих. Когда очередь дошла до Черняева, он выключил станок. Бланк ему понравился: с лозунгами и рисунками, солидный. «Саша, — сказала комсорг, — бери за три с половиной». Черняев был готов к такому предложению, однако смутился. «Шибко боязно, — оказал он. — А по скольку надо делать, чтобы не влипнуть?» Римма не знала, но сбегала за старшим мастером. Владимир Сергеевич быстро подсчитал на клочке бумаги. «Выйдет, — сказал он, — если будешь делать не меньше двухсот восьмидесяти в месяц». Черняев прикинул: последнее время он фактически так и работал — по двести восемьдесят нормо-часов. Как будто сходилось. Тогда он сказал старшему мастеру: «Я, конечно, взять могу, но ваше дело, Сергеич, обеспечивать меня заказами». «Это как водится», — сказал старший мастер. Посмеялись. Римма терпеливо ждала. В душе она была спокойна, как и Владимир Сергеевич. Потом он сказал мне: «Парень упрямый, но уговорить его можно».
Собственной рукой Черняев заполнил бланк, поставил подпись и включил станок. Римма пошла дальше. Владимир Сергеевич тоже ушел. Позже, вспоминая этот день, Черняев признался, что, подписав обязательство выполнить пятилетку за три с половиной года, никаких «приливов» не ощутил. Нормально продолжил работу.
Мы знаем: когда-то, да и сегодня кое-где, главным считалось взять обязательство и прокричать о нем. Большой шум опережал и подменял дело. Контроля за ходом выполнения не было, итоги не подводились, да и зачем их было подводить, если заранее все знали, что обязательства нереальны. Цифры брались с потолка, «от балды», и оставалась единственная задача: не оказаться белой вороной в момент, когда идет кампания.
На этом фоне полагаю естественным ряд вопросов,
