Полагаю, это очень по-протестантски – думать, что религия должна быть серьезной, а иначе это не вполне религия. Но есть еще и веселость хасидства, и аскеза + путаница индуистских ритуалов, которые описывает [Э. М.] Форстер.
В моих глазах серьезность – это действительно добродетель, одна из немногих, которую я приемлю экзистенциально и желаю эмоционально. Мне нравится быть веселой и забывчивой, но это имеет значение лишь на фоне императива серьезности.
8/1/1958
Чего мне не хватает [СС написала «хочется», затем вычеркнула слово как писателю – это, во-первых, (1) изобретательности и, во-вторых, (г) непоколебимой воли к осмысленности. Сегодня, как только мы встали, перед вторым завтраком Г. пошла наверх, в свою комнату. Провела вторую половину дня, исследуя Сорбонну + предобеденный сеанс в «Кельте», смотрела «Обезьяньи проделки» [братья Маркс].
Поток (пять!) писем от Филиппа, благочестивых, нежных, сентиментальных – он ждет меня сегодня в «Америкэн экспресс».
9/1/1958
Ф. получил отставку в Брандейском университете, и я не знаю, что думать, как я должна себя чувствовать. Испытывать ли облегчение оттого, что я не с ним + что не нужно его наставлять, увещевать, утешать… Сочувствовать ли мучащей его тревоге… Легкое головокружение от того, как моя жизнь, казавшаяся твердью, уходит у меня из-под ног – все вынуждает меня принимать решения, действовать, оставить его после возвращения.
Кажется, что с Г. сейчас все стало лучше – но ведь нельзя знать наверняка, и я сильно заблуждалась раньше, относительно недель, предшествовавших Дублину.
Вчера обед (в «Шарпантье») + «Британник» [Расина] (в [театре] «Старой голубятни») в компании Аннетт Майклсон, которая была более натянутой + искусственной, чем обычно. Г. ей совсем не нравится, и поэтому она не нравится мне. Расин кажется мне более чужим, чем пьесы театра Кабуки, – все эмоции вынесены наружу, математически выверены. Пьеса состоит из серии конфликтов между двумя или, самое большее, тремя персонажами (без шекспировского мусора!); интеллектуальная среда – не диалог и не монолог, а что-то среднее – и наиболее мне неприятное, а именно – тирада. Нет действия, одни только позы.
Маргерит Жамуа, исполнявшая роль Агриппины, смотрелась очень величественно + сценично – своего рода идеальная Эдит Ситуэлл.
Вчера вечером Г. вернулась домой мучительно поздно. Она должна была прийти прямо в комнату, но ее не было до 2:15… Я стояла у окна + смотрела вниз на узкую улочку, на попрошайку, двух кошек, на мерившего улицу шагами мужчину + наконец, стояла в дверях, рядом с кафе-молочной, ожидая кого-то – вслушиваясь в шаги, которые целых полтора часа были не ее шагами.
12/1/1958
Г. только что ушла на работу, а я вернулась в гостиницу, чтобы переодеться перед встречей с Ирвингом Яффом в [кафе] «Морской волк» в 7:30. Г. прекрасна, расслаблена, нежна. Я трясусь от страсти и вожделения и счастлива… боже ж мой, я счастлива'. Должно быть, с таким израненным сердцем + невостребованным телом не нужно слишком много, чтобы сделать меня счастливой. Но это не все, и я несправедлива по отношению к себе самой и к ней, говоря это. Это она, это она, это она.
В пятницу вечером посредственный «Кавалер роз»: я, одна, мчусь на гребне эротической фантазии, на приливной волне знакомой великолепной музыки… После спектакля встретилась с Г. в [кафе] «Флора» и выпила с полдюжины порций виски в «Клубе Сен-Жермен» и «Табу». Не окосела, но выпила как раз достаточно, чтобы свыкнуться с посредственным джазом в «Сен-Жермене» и радоваться изумительному сексу в рассветный час – в кровати.
Я решила напиться ближе к вечеру, получив известие из Америки. Выпила в баре на Елисейских полях, прежде чем мы пошли смотреть «Алиби» с [Эрихом] фон Штрогеймом, [Луи] Жуве + Роджером Блином. Потом пошла под дождем в Оперу, пропустив обед.
В субботу, вчера, мы спали допоздна, поели у грека по соседству, некоторое время ждали Рикардо в «Морском волке», взяли радио + туфли. Г. заказала пару штанов; затем отправилась на коктейль в «[Геральд] трибьюн» + я же провела два незапланированных часа с Ханом (не люблю его) и Моникой (я совсем ее не понимаю). Встретилась с Г. в ее комнате в девять. Прекрасный обед в «Боз-ар». Час, чтобы собрать людей – Паола + Бруно, Хан + Моника – + потом поехали на позднюю, более «серьезную» вечеринку «Трибюн». Бруно был нелеп и чуть все не испортил. Коренастая, чересчур разодетая блондинка – Хиллари – вроде бы подруга Г., вовсю ко мне клеилась, что мне очень понравилось. Меня не влекло к ней, но было приятно, скажем так, оказаться дома – чтобы тобой интересовались женщины, а не мужчины… Когда мы уходили, Хан стащил стул… Ох, а с Моникой у меня вышла длинная, задушевная беседа о сексе, любви, женщинах, мужчинах, о ее муже, о моей любовнице…
Сегодня спали до 3:00. Отвратительный сандвич в «Морском волке». Гадкие люди, которые присоединились к нам, – Диего, Ивлин, Лон-дин. Г. была особенно прелестна вчера вечером, нарядная, идущая на вечеринку в «Трибюн».
8/2/1958
Пришло время нарушить молчание. Странно, но этот дневник оказался заколдованным, в глубине души я думала, что он предназначен для того, чтобы запечатлеть подлинное счастье, и когда все стало рассыпаться, в день моего рождения, когда мы переехали в «Отель де Пуату», импульс вести дневник иссяк.
Прошедшие события – полный крах моих отношений с Г. – были столь внезапны, что я не могла поверить в их реальность. Вечер среды – «Новые времена» [Чаплина], ее ранний приход, полночь во «Флоре», поход в «Клуб 55», ее подарки, ожидающие меня в комнате, и в первую очередь ее нежность и то, что она со мной – был прекрасен; я была преисполнена радости – не обманываясь, что она якобы любит меня так же, как я ее, но думая, что в нашей связи есть и для нее толика счастья, что я ей нравлюсь, что нам хорошо вместе. В четверг мы переехали – и вечер четверга, в «Лаперузе» и в театре («Сегодня мы импровизируем» [Луиджи Пиранделло]), стал вечером адских мук, равные которым мне редко доводилось испытывать. Я слепо шагала по лесу боли, мои внутренние очи были стиснуты, я едва удерживалась от рыданий. (В «Лаперузе» я почти что заплакала). Затем пятница, суббота, воскресенье в этой гостинице + все то же самое – я оцепенела, оглушенная болью, как скотина, – а она все время бранила меня за дурное настроение, эгоизм, неуравновешенность, занудливость…
В воскресенье днем прогулка до острова Сен-Луи; в воскресенье вечером – рыщущий, снежно-взбитый, чарующий перелет в Лондон, а затем сумасшедшая неделя приготовлений для возвращения во Францию, во время которой – чувствами – я не была ни здесь (в Париже), ни там, но будто оказалась подвешена в воздухе, все еще отказываясь верить.
