Василий Головнин - Записки капитана флота

Когда нас представили градоначальнику, то он с самого начала стал нас спрашивать, справедливо ли, что камчатский исправник посылал курильцев для высматривания японских жилищ и укреплений? Получив наш ответ, состоявший в том, что мы этого не слыхали, да и быть сему никогда невозможно, они спрашивали Алексея, но ни их вопроса, ни ответа его мы не разумели. Наконец, после некоторых бездельных и ничего не значащих вопросов нас вывели, а Алексея оставили. Его долго расспрашивали, а когда его привели к нам и мы спросили у него, о чем японцы с ним говорили, то он отвечал нам коротко и сухо: «О своем старом деле». В продолжение дня одного Алексея раза два вводили к градоначальнику, но он не хотел никогда нам сказать, о чем японцы расспрашивали его.

Сегодня в числе многих пустых вопросов был один очень важный и любопытный, показывающий мнения японцев о справедливости и их законы. Они нас спросили, для чего мы взяли на берегу дрова и несколько пшена без согласия хозяев. Мы отвечали, что японцы должны знать, без сомнения, по донесению кунаширского начальника о всех средствах, употребленных нами, чтобы переговорить и снестись с ним, но он, загнав всех людей в крепость, оставил пустые селения по берегу и тем лишил нас способа объяснить ему нужды наши; когда же мы ехали к крепости, то он стрелял по нас из пушек. Мы хотели изъясниться знаками и оставили картинку и прочее на воде, но и это не помогло. Быв же обнадежены японским чиновником на острове Итурупе, что в их порту по письму его получим всякое вспоможение, мы не возвратились к своим берегам, что, конечно, сделали бы, если бы не получили его письма и не имели уверения в их дружбе, отчего находились долго в море и издержали почти всю провизию. А это и было причиной, что, лишившись всей надежды переговорить с японцами, мы взяли в оставленном ими селении небольшое количество дров и пшена, оставив за них плату разными европейскими вещами, а сверх того в кадку еще положили вещи и серебряные деньги. Когда же японцы с нами снеслись, то мы и в крепость поехали расплатиться с ними и спрашивали, чтобы они сами назначили цену.

На сей ответ градоначальник спросил нас: «Есть ли в Европе закон, по которому в подобных случаях можно было бы брать чужое?» – «Именно закона письменного, – сказали мы, – на это нет, но если человек, умирающий с голоду, найдет оставленное хозяевами жилище и возьмет нужную ему пищу, положа притом на месте плату, далеко превосходящую ценой взятое, то никакой европейский закон не обвинит его». – «Но у нас другое, – возразили японцы, – по нашим законам должно умереть с голоду, не смея тронуть одного зерна пшена без согласия хозяина».

Надобно здесь заметить, к чести японцев, что все вопросы они нам предлагали тихо, скромно и с большой ласковостью, беспрестанно улыбаясь приятным образом, и, по-видимому, старались сделать, чтобы вопросы их отнюдь не походили на следственное дело, но на обыкновенный разговор между знакомыми или друзьями.

5 сентября в последний раз мы были у градоначальника. До полудня японцы делали нам вторично разные из прежних вопросов и расспрашивали весьма обстоятельно о семи человеках, спасшихся с их судна, разбитого на Камчатском берегу. Мы им сказали о месте и времени, где и когда судно разбилось, сколько людей и как спасено, и что они находились при нашем отбытии в Нижнекамчатске. Господин Мур их там видел, но он не хотел об этом сказать японцам, опасаясь, что они замучат его вопросами, которых мы так боялись, что всеми мерами старались не давать им повода нас о чем-либо расспрашивать. После полудня мы долго сидели на дворе, пили чай и курили табак. В это время переводчик Кумаджеро беспрестанно к нам выбегал и спрашивал разные русские слова, которые записав, опять уходил.

Наконец, ввели нас в залу. Тогда один из чиновников, старик лет семидесяти, бывший еще при Лаксмане употреблен к составлению русского лексикона, развернул перед нами пребольшой лист бумаги, весь исписанный японскими характерами, и начал оный читать, по своему обычаю, нараспев. Из первых десяти или двадцати слов мы ничего разобрать не могли, но после поняли, что он воображает, будто читает по-русски: слова «россияне», «корабля», «вашу государя», «Хвостос» (Хвостов), «огонь», «Карафта» (Сахалин) и проч. показали нам, что он потщился сделать перевод на русский язык нашего дела. Мы не могли удержаться от смеха и сказали японцам, что тут мы ничего не понимаем, кроме небольшого числа рассеянных в разных строках слов. Тогда все бывшие с нами японцы, да и сам господин семидесятилетний переводчик начали смеяться от всего сердца и более уже нас не беспокоили сей бумагой. Потом градоначальник, распрощавшись с нами, отпустил нас из замка.

Японцы стали с нами обходиться еще ласковее, а особливо караульные; они даже иногда позволяли господину Муру выходить из своей каморки, греться у огня в коридоре (в исходе августа по утрам и вечерам начало становиться довольно холодно; господин Мур был нездоров и жаловался на холод, почему японцы велели всякое утро и вечер держать огонь в коридоре против его каморки на небольшом подвижном очаге) и подходить к моей решетке, где мы могли с ним разговаривать потихоньку о том, о чем не смели говорить громко, опасаясь, нет ли между караульными из тех японцев, которые были в России, знающих русский язык.

Но содержания нашего столом они не улучшали, несмотря на то что мы часто упрекали их в варварских поступках против иностранцев. Однажды господин Мур, толкуя с Кумаджеро по-японски, хотел сказать, что они нас содержат, как собак, а он понял, что японцы как собаки нас содержат, и сказал господину Муру, что он на него за это не сердится, но советует ему впредь быть осторожнее, ибо если другие услышат такие его замечания, то ему может быть худо.

Между тем мы пребывали в ужасной неизвестности, как японское правительство примет наши ответы и объяснения и что с нами будет. Мы только видели, что жестокая судьба решилась нас гнать, и сверх стечения земных происшествий, соединившихся на нашу гибель, даже и самые знамения небесные явлением своим хотели нас погубить.

В сие время нашего заключения видна была комета, мы желали знать, имеют ли японцы понятие о сих телах небесных, и спросили их о том. Из ответов их мы могли только уразуметь, что им известно непостоянное пребывание в небе сих звезд и что они редко являются. После хотелось нам узнать, не почитают ли их японцы, подобно некоторым другим азиатским народам, предвестницами народных несчастий, и если так, то это может быть для нас полезно. Вероятно, что японцы сочтут сию комету возвещением наказания небесного за их несправедливый и жестокий против нас поступок. А когда мы их спросили, не почитают ли они светила сего каким-нибудь предвозвещением, тогда они, к величайшему нашему огорчению, сказали, что в тот год (1807), когда русские суда сделали на них нападение, такая же точно звезда видна была в небе, и теперь при нашем прибытии видимо подобное явление.