Дом в Москве, в котором предстояло жить Брикам и Маяковскому, тоже не отапливался. Пришлось утепляться. К счастью для новосёлов в предоставленной им квартире когда-то проживали состоятельные люди – на стенах висели ковры, а в комнатах сохранилась какая-то обстановка. Лили Брик вспоминала:
«Закрыли стены и пол коврами, чтобы ниоткуда не дуло. В углу – печь и камин. Печь топили редко, а камин – утром и вечером, старыми газетами, сломанными ящиками, чем попало».
Аркадий Ваксберг:
«Это была самая трудная зима для послереволюционной России. Беспощадный большевистский террор, с одной стороны, гражданская война и блокада – с другой обескровили богатую некогда страну и ввергли её в величайший хаос. Голод и холод царили в советской столице. Водопровод и канализация не работали».
А в другой бунтарской «столице», Гуляйполе, жизнь налаживалась. Потому что проживавшие там «товарищи крестьяне и рабочие», как называл их Нестор Махно, по указам и декретам всё того же Махно, «сами на местах без насильственных указов и приказов, вопреки насильникам и притеснителям всего мира строили новое свободное общество без притеснителей панов, без подчинённых рабов, без богачей, без бедняков».
Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, командовавший Украинской советской армией, которая воевала против немцев и петлюровцев, в одном из своих донесений в Москву сообщал о положении в Махновии:
«Налаживаются детские коммуны, школы. Гуляйполе – один из самых культурных центров Новороссии – здесь три средних учебных заведения и т. д. Усилиями Махно открыты десять госпиталей для раненых, организована мастерская, чинящая орудия, и выделываются замки к орудиям».
На втором съезде вольных Советов Гуляйполя было впрямую заявлено:
«Прикрываясь лозунгом „диктатуры пролетариата“ коммунисты – большевики объявили монополию на революцию для своей партии, считая всех инакомыслящих контрреволюционерами».
Москва к подобному свободомыслию отнеслась, конечно же, весьма прохладно, если не сказать, враждебно. Но в феврале 1919 года большевики всё же заключили с Махно военный союз, и пятидесятитысячная повстанческая армия Гуляйполя вошла в состав Первой Заднепровской советской украинской дивизии в качестве Третьей Заднепровской бригады. Под командованием комбрига Махно гуляйпольцы стали воевать с армией Деникина.
В стране Советов в это время было не только холодно, но и по-прежнему очень голодно.
Осенью 1918 года Анна Горенко (Ахматова) разошлась с Николаем Гумилёвым и вышла замуж за поэта и учёного-ассиролога Вольдемара Казимировича Шилейко. Он приютил найденную им на Марсовом поле Петрограда собаку – сенбернара Тапу. Приходилось кормить и этого здоровенного пса. Поскольку снабжение продовольствием питерской интеллигенции курировал Горький, Шилейко отправил ему послание от имени своего Тапы, нарисовав собаку, склонившую голову над пустой миской. Под рисунком – фраза:
«Дорогой Алексей Максимович, у меня очень плохо с костями».
Брики и Маяковский не голодали, но продукты питания доставали с большим трудом. Виктор Шкловский вспоминал:
«Жили трудно. Брик тогда не избежала цинги».
Василий Васильевич Катанян добавил:
«Лиля заболела авитаминозом и начала опухать».
Маяковский через восемь лет написал (в поэме «Хорошо!»):
«Врач наболтал —
чтоб глаза / глазели,
нужна / теплота,
нужна / зелень.
Не домой, / не на суп,
а к любимой / в гости,
две / морковинки / несу
за зелёный хвостик».
Ещё один фрагмент из «Чёрной книжки» Зинаиды Гиппиус:
«Как известно, всё население Петербурга взято „на учёт“. Всякий, так или иначе, обязан служить „государству“ – занимать место если не в армии, то в каком-нибудь правительственном учреждении. Да ведь человек иначе и заработка никакого не может иметь. И почти вся оставшаяся интеллигенция очутилась в большевицких чиновниках. Платят за это ровно столько, чтобы умирать с голоду медленно, а не быстро. К весне 19 года почти все наши знакомые изменились до неузнаваемости, точно другой человек стал. Опухшим – их было очень много – рекомендовалось есть картофель с кожурой, – но к весне картофель вообще исчез, исчезло даже наше лакомство – лепёшки из картофельных шкурок. Тогда царила вобла – и, кажется, я до смертного часа не забуду её пронзительный, тошный запах, подымавший голову из каждой тарелки супа, из каждой котомки прохожего».
Да, в ту пору шанс выжить был только у тех, кто служил, кому выдавали продовольственные пайки. Приехавшие из Петрограда Брики и Маяковский нигде не работали, и им пайков не полагалось. Поэтому перед ними сразу же встал вопрос о пропитании: на что жить? Пришлось срочно искать место, где можно было бы подзаработать.
В книге Александра Михайлова приводятся такие подробности:
«Переехав в Москву, Маяковский зачастил во ВХУТЕМАС (бывшее Строгановское училище). Одно время был там штатным лектором и настолько вник в жизнь училища, что начал помогать студентам в бытовых вопросах, добывая дрова, продукты».
Если удавалось помогать другим, значит, и себе немного оставалось.
Когда потеплело, жить стало намного легче.
В тот момент чекистский статус имажиниста Григория Колобова изменился довольно круто. Дело в том, что вся его пензенская родня (дед, отец, братья) работала на железной дороге. Призванный в армию Григорий в 1916 году заведовал транспортом Северного фронта. Чётко работающий железнодорожный транспорт нужен был и большевикам, поэтому по рекомендации ВЧК Колобов стал сначала уполномоченным Высшего совета перевозок при Совете Труда и Обороны (СТО), а затем его назначили старшим инспектором центрального управления материально-технического отдела наркомата путей сообщения (НКПС). Это был очень солидный пост – для поездок по стране ему был выделен специальный служебный вагон, который беспрепятственно прицеплялся к любому железнодорожному составу. У этого спецвагона были бронированные стенки, и он был шикарно оборудован – раньше на нём ездил глава христианской церкви Грузии.
Анатолий Мариенгоф писал:
«Случилось, что весной девятнадцатого года я и Есенин остались без комнаты. Ночевали по приятелям, по приятельницам, в неописуемом номере гостиницы „Европа“, в вагоне Молабуха. Словом, где, на чём и как попало».
Михаил Молабух – псевдоним Колобова, которым он подписывал свои заметки, когда служил в армии и был корреспондентом армейских газет.
