Два факультета — педагогический и переводческий. На каждом из них по три секции: английская, немецкая и французская.
Факультет педагогический готовит специалистов в области педагогической:
а) преподавателей-массовиков для фабрик, заводов, учреждений и других;
б) преподавателей-лекторов для рабфаков, техникумов и других учебных заведений со взрослыми.
Факультет переводческий готовит специалистов по иностранным языкам в области переводческой:
а) референтов-переводчиков для государственных учреждений РСФСР;
б) литературных переводчиков для издательств;
в) работников прессы для общественных учреждений и печати и толмачей.
Оба факультета ставят своей задачей распространение знаний языков среди широких масс.
Для поступления на II курс института необходимо иметь образование в размере 9-летки или специального учебного заведения со знанием иностранного языка не ниже программы ГУСа.
2. Подготовительный курс — двухгодичный — дает возможность малоподготовленным рабочим и крестьянам получить систематическую подготовку по иностранному языку для поступающих в Институт".
Главнаука и Главпрофобр Наркомпроса поддержали предложение ГБИЛ и ВКИЯ, и в сентябре 1929 года Коллегия Наркомпроса решила "считать необходимым реорганизовать Высшие курсы иностранных языков в Неофилологический институт, передав его из ведения Главнауки в ведение Главпрофобра".
Однако 10 июня 1930 года в постановлении Совнаркома РСФСР в списке "Вновь организуемые педагогические ВУЗы Наркомпроса" в пункте 33 значился "Институт новых языков в Москве", а его структура была утверждена в соответствии с нашими предложениями.
После создания Московского института новых языков (в дальнейшем — иностранных языков) в августе-сентябре 1930 года Наркомпрос передал Институту Курсы иностранных языков, находившиеся при II МГУ, Курсы иностранных языков им. Г.В.Чичерина, существовавшие при НКИД СССР, и ряд других курсов. Занятия в Московском институте новых языков начались с октября 1930 года. Н.К.Крупская, в то время заместитель наркома просвещения, в своей статье "Книга и читатель" в сборнике "Москва" в 1935 году писала: "…так от маленьких кружков и групп по изучению иностранных языков, организованных Библиотекой иностранной литературы, в 1926 году Библиотека перешла к организации Высших курсов иностранных языков, превратившихся в 1930 году в самостоятельный ВУЗ".
Таков сложный и долгий путь первого высшего учебного заведения иностранных языков в СССР, в дальнейшем Московского государственного педагогического института иностранных языков им. Мориса Тореза, который готовит переводчиков и преподавателей иностранных языков и в котором учатся свыше 5 тысяч студентов.
В апреле 1926 года я выступала на 3-й Конференции директоров учреждений Главнауки Наркомпроса в Ленинграде. Впервые почувствовала себя "своей" среди библиотекарей научных библиотек.
В 1926 году я окончила отделение литературы и языка факультета общественных наук МГУ. На III курсе писала курсовую работу на тему "Формальный метод в литературе в России". Дипломная работа была посвящена деятельности Б.Шоу: "Бернард Шоу как социалист". Со мной отделение литературы и языка окончили такие в будущем крупные литературоведы и языковеды, как И.И.Анисимов, А.И.Смирницкий,
Н.С.Чемоданов, с которыми я и в дальнейшем поддерживала дружеские отношения. В 1928–1929 годах я училась на Курсах усовершенствования библиотечного дела на факультете академических библиотек при МГУ. В 1927 году стала членом секции научных работников Наркомпроса.
В те годы в моей большой семье, т. е. в семье братьев и сестры Москаленко, произошло радостное событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь, — мы все вместе построили дачу. Брат моего мужа Юрий Николаевич летом 1926 года снимал дачу в деревне Барвиха Звенигородского уезда по Усовской ветке Белорусско-Балтийской железной дороги. Мы приезжали к нему и были очарованы красотой этого места. Сосновый бор на высоком крутом берегу Москвы-реки при впадении в нее речки Самынки. Пересеченная местность с глубокими оврагами, древними курганами, замоскворецкие дали с заливными лугами, видом на дворец Юсуповых в Архангельском и на церковь в имении великого князя Сергея Александровича в Ильинском. В центре Барвихи — Покровская церковь и монастырские постройки Зачатьевского монастыря, а вокруг глухие, но чистые леса.
Юрий Николаевич был знаком с главным бухгалтером Народного комиссариата Рабоче-Крестьянской инспекции (НК РКИ) С.В.Котовым и услышал от него, что НК РКИ ищет место в Подмосковье для организации там дачно-строительного кооператива. Он тут же предложил полюбившуюся Барвиху. Всесильный НК РКИ быстро получил под ДСК "Новь" сосновый бор между деревней Барвиха и железнодорожной станцией Раздоры.
В мае 1927 года семья Москаленко сняла помещение в бывшей Барвихинской церковно-приходской школе и начала строить дом на опушке густого соснового бора на высоком месте над деревней Барвиха, в 250-ти метрах от высокого берега Москвы-реки. В семье разгорелся спор — как строить дачу: получить каждому по участку и строить свой отдельный типовой фанерный дом или взять общий участок и построить один рубленый добротный дом, чтобы можно было жить и в холодное время года. В конце концов, решили жить все вместе. Григорий Михайлович, муж Марии Николаевны, привез из Архангельской области сруб с прирубом. К осени строительство было почти закончено. В конце августа на открытой большой веранде состоялось новоселье. Собралась вся семья. Приехали библиотечные, в том числе и Борис Александрович Грифцов. Галина Семеновна Орловская, заведующая французским отделением в Библиотеке, по пути заблудилась и, когда наконец нашла дачу, села на землю перед ней и расплакалась. Приехала и Мария Матвеевна Москаленко с няней Варварой Ивановной. Многие годы мы жили в этом доме дружно и счастливо. Расселились только после войны.
Весной 1927 года всех нас потряс случай на Москве-реке. Вот как о нем вспоминал Василий Николаевич:
"Случилось это в воскресенье в начале июня. День был солнечный, но холодноватый. Вся семья была в сборе. Приехали гости, и все мы отправились на Москва-реку, полюбоваться красивыми видами. В то время Рублевской плотины еще не было, и река была неширокой, неглубокой, в отдельных местах вброд переходили на другой берег. На нашей стороне реки был широкий песчаный пляж. Спустились на берег и ахнули: Москва-река была неузнаваема — вышла из берегов, затопила почти весь пляж и противоположный низкий берег. Сильное течение стремительно несло грязную мутную воду, ветки, щепки и даже бревна. На берегу было много людей. Никто не купался. Лодки лежали на берегу, многие были перевернуты вверх дном еще с зимы. Вокруг играла детвора. Мы стали строить предположения о причинах таких перемен на реке. Очевидно, грязную воду несло откуда-то издалека, с верховьев и притоков. Вдруг сквозь говор окружающих, детский гомон и шум воды до нас донеслись крики с середины реки. В несущейся с мусором и щепками воде мы заметили голову человека, то появлявшуюся над водой, то опять исчезавшую. Все заволновались: "Человек тонет!" Мария Николаевна крикнула: "Сережа, ты плаваешь!". Сергей мгновенно одним броском очутился около ближайшей лодки, одновременно Юрий Николаевич и я оттеснили игравших детей и спустили лодку на воду. Мария Николаевна в первую минуту, очевидно, еще не понявшая всей драматичности момента, успела лишь крикнуть: "Сережа, новые часы!" Но Сережа уже на ходу сбрасывал с себя ботинки, а мы с братом Юрием прыгнули в лодку и погребли на середину реки. Сергей бросился в воду. Мы остались ждать на веслах. Наконец Сережа вынырнул, но один, и снова исчез под водой. Лодку тем временем сносило куда-то в сторону. Новая попытка, опять всплыл, кричит: "Ничего не вижу!". И снова ныряет. Лодку уже давно отнесло от того места, где в последний раз видели тонувшего. Вероятно, и его сильным течением уносило далеко вниз. На берегу все вскочили, метались, кричали, давали какие-то советы. Жена (т. е. — я, М.Р.) схватила детей — Светлану и Адриана — и увела наверх, к деревне, чтобы избавить их от страшной картины. Сережа нырял снова и снова — безрезультатно. Потом уже спасатели, объявившиеся с большим опозданием, объясняли нам, что при таком быстром течении спасти утопающего было почти невозможно, а смельчак Сережа мог погибнуть и лодка могла бы опрокинуться, а ведь гребцы — мой брат и я — плавать не умели. Но в тот момент мы думали только о том, как спасти человека. Когда вечером собрались на даче за столом с керосиновой лампой, только и было разговоров, что о происшедшей трагедии. Все гордились Сережей, его юношеским благородством, его способностью принимать мгновенные решения, его мужеством".
