Как просто оказалось ввести в заблуждение огромные массивы людей, причем надолго. Когда мы, Верховный Совет России, после подавления государственного переворота, совершенного соратниками президента СССР Михаила Горбачева в августе 1991 г. с целью его отстранения от власти, избрали путь «мягкой» трансформации социализма в капитализм, – мы даже в отдаленной мере не допускали развития тех гибельных процессов в стране, с которыми мы имеем дело сегодня. Мы, и прежде всего я лично, обосновали этот исторический выбор необходимостью улучшения жизни народа – это была тема, изложенная тогда, 22 и 24 августа 1991 г., в моих двух докладах на Чрезвычайной сессии Верховного Совета Российской Федерации. И народ поверил нам, парламентариям, в том числе Председателю Верховного Совета России, – и он, народ, дал нам право на осуществление такой смены общественно-политической и экономической системы. Этот выбор был реализован фундаментальным блоком законодательных актов 1991–1993 гг., который подвел общую базу под трансформационный процесс – социализм окончательно перестал существовать в России уже к середине 1993 г. Но это была все-таки «мягкая» форма капитализма, опирающаяся на мощный Парламент и растущую по направлению к муниципализации систему советов. Эти основные (базовые) опоры демократии были уничтожены ельцинистами. Они тогда, в 1993 г., заверяли общество, что, как только «блокиратор» «их реформ» – Верховный Совет будет уничтожен, – немедленно наступит эра процветания».
Но и сегодня, много лет спустя, эта задача не осуществлена. И самое удивительное – уровень жизни российского народа все еще ниже этого уровня на 1990 г., который мы все считали недопустимо низким. Обман? – Да, конечно, еще и какой. При этом никому не стыдно. И самое удивительное даже не в том, что власть оказалась коварной, циничной, жестокой, способной на самые большие подлости. А в том, что народ безропотно сносит это свое полунищее состояние, раболепствует и унижается перед негодными правителями, не требует обеспечения своих прав и свобод, записанных в Конституции, – хотя тоже далеко не лучшей из тех, которые были в России ранее. Я не могу представить себе, чтобы, например, французы терпели бы почти два десятилетия тех своих правителей, которые им обещали бы лучшую жизнь, а на деле лишили бы их нормального государственного медицинского лечения, бесплатного образования, увеличили бы многократно плату за квартиры, отопление, освещение, уменьшили бы реальные ставки заработной платы в два-три раза и т.д. И при этом равнодушно наблюдали бы, как казна, подобно мощному горному потоку, наполняется до краев нефтегазовыми деньгами, которые обогащают горстку мошенников и чиновничество.
Видимо, это уже такое роковое, извечное свойство русского общества – терпеть, безропотно подчиняться любому произволу, быть благодарным за милостивый взгляд «хозяина». Какая демократия нужна такому обществу, какая свобода? Очевидно, одна из главных моих ошибок состояла в том, что российские парламентарии переоценили состояние общества; я приписал обществуте свойства, которые хотел видеть, но не увидел те его свойства, которыми оно в действительности обладает. Многое в этом плане я понял после расстрела в октябре 93-го, но окончательно мой довольно пессимистический взгляд сформировался под влиянием крайне неэффективной деятельности высшей исполнительной власти.
Президент, а затем премьер Владимир Путин также не сумел с наибольшей пользой для общества использовать самые уникально благоприятные условия, какие только вообще возможны на сравнительно длительной дистанции, чтобы добиться выдающихся успехов в деле процветания общества. Эти возможности, прежде всего финансово-экономические, использованы, на мой взгляд, ничтожно мало. Но он, несомненно, сделал бы больше, если бы общество оказывало на него серьезное давление – так, как это происходит в нормальном демократическом обществе. Но вся беда в том, что в российском обществе нет места для демократии, соответственно, нет инструментов, которые оказывали бы воздействие на власть, в частности на президента. Республиканизм уничтожается царистскими тенденциями, хотя царя нет, но уже самодержавие восстановлено. «Политическая культура» ассоциируется с централизацией – абсолютизацией центральной власти. Как будто бы при «сильной» центральной власти не нужна демократия. Абсурд какой-то!
Окруженный довольно посредственным и подобострастным чиновничеством, угодливым и коварным, правитель теряет чувства реальности, ему кажется, что любое его повелительное слово, а тем более – указание, немедленно исполняется, его заверяют в этом. Поэтому ему готовят тщательно выверенные тексты выступлений, к которым трудно придраться даже специалисту высокой квалификации, – но реальную политику вершит это самое придворное, бесцветное и, как вода, – не имеющее запаха и проникающее повсюду чиновничество. Все правители (если они не обладают особым уникальным чутьем, опытом, знаниями и коварством, превосходящим коварство чиновничества) потихоньку превращаются в очевидного «брежнева».
Помнится, незадолго до смерти Брежнева я отдыхал на юге, в санатории «Правда», встретил там своего знакомого журналиста из газеты «Правда», разговорились. Как оказалось, он был одним из авторов известной брежневской трилогии. После издания Брежнев пригласил к себе в кабинет в Кремле эту группу журналистов, которые «помогали» ему подготовить эти книжки. Хозяин расслабился, был весел и много шутил. Затем, вдруг посерьезнев, спросил: «Скажите, а мой народ действительно плохо живет?» – Когда мой товарищ рассказал этот эпизод, мы заразительно хохотали, все время повторяли: «Мой народ!», «Плохо живет!» – И снова хохотали. Тогда мне казалось, что такое незнание жизни народа правителями – это некое исключительное свойство престарелого Брежнева.
Однако почти абсолютная метаморфоза произошла с Ельциным в изумительно короткий срок – уже через год после его воцарения в Кремле. Когда я рассказывал ему о том, что люди голодают, месяцами не получают заработную плату и т.д., – он с изумлением воскликнул: «Руслан Имранович, но это говорите только вы! Я ни от кого больше не слышу о таком положении моего народа...» И опять – «моего народа». Но мне уже не было смешно, и я не хохотал. Говорить только то, что приятно ласкает слух правителя, – это извечное свойство российского чиновничества, блистательно описанное русскими классиками XIX столетия. Но это свойство не возникло само по себе, без реальной основы – оно покоилось на произволе правителей, а произвол, в свою очередь, – следствие бесправия общества. Такой порядок вещей был сметен в Западной Европе эпохой Просвещения и Великой французской революцией, когда общество оказалось вооруженным идеями государства, созданным на базе «общественного договора», в котором правитель – это всего лишь человек, облеченный властью исключительно народом, и последний вправе сменить его в тот момент, когда он, т.е. правитель, нарушает этот «договор», то есть «забывает» служить народу. И народ даже вправе поднять вооруженное восстание против негодного правителя (если он нарушает обязательства или Закон).
