Познать себя и перевоспитать — вот великая задача для каждого и всех. Но решать ее удобнее не в одиночку, а с другими людьми, тоже стремящимися к нравственному совершенству.
Новиков избрал путь медленного движения через развитие личности, как ему казалось — более верный и прочный, и на этом пути его встретили масоны.
Он согласился войти в ложу при том условии, что ему откроют три градуса наперед: в масонстве существовали степени, или градусы, ученика, товарища и мастера. Иван Перфильевич Елагин, придворный человек и глава русских масонов, принял Новикова сразу в третий градус, мастером. Нравственный авторитет и литературные заслуги Новикова ценились столь высоко, масоны так хотели видеть его своим сочленом, что Елагину не стоило труда на этот раз нарушить обычные правила приема.
Июньским вечером за Новиковым заехал Василий Иванович Майков, поэт, с которым работал он в Комиссии Уложения. Майков был ревностным масоном и в ордене исполнял должность великого провинциального секретаря.
Ложа «Урания» собиралась в доме чиновника и писателя Владимира Игнатьевича Лукина, своего руководителя, или по-масонски — мастера стула.
У подъезда стояли кареты, толкались кучера и слуги, приехавшие с господами, но высокие окна были темны. Лишь в людской, во флигеле, горел огонь.
Перед гостями распахнулась дубовая дверь. Фонарь со свечой освещал прихожую. Новиков остановился и вслушался.
Братья, съехавшиеся к Лукину, пели:
От нас, злодеи, удаляйтесь,
Которы ближнего теснят;
Во храме нашем не являйтесь,
Которы правду не хранят;
Теснит кто бедных завсегда,
Тому затворен вход сюда….
Мотив был заунывный, голоса звучали в унисон, иные фальшивили.
— Этой песней у нас открывают ученическую ложу, — сказал Майков.
Они вошли в зал. Слабый свет исходил от свечей. Новиков невольно вздрогнул: их держали в руках три скелета, стоявшие на кубических подножиях. Стены зала были затянуты черным сукном, пол покрыт черным ковром, по которому там и тут блистали вышитые золотом слезы, похожие на толстенькие запятые.
Возле скелетов на невысоком помосте возвышался гроб. Крышку его украшали ветвь акации и череп. Рядом жертвенник — трехногий столик, накрытый черной с серебряными фестонами скатертью. На жертвеннике — черепа и берцовые кости.
Вдоль стен стояли братья в черных епанчах.
Новиков оглянулся. С четырех стен зала на него смотрели картины — четыре крупных черепа на костях. Чтобы зритель не ошибся в значении сюжета, внизу каждой картины было написано по-латыни: «Memento mori» — «Помни смерть».
«Напоминаний больше чем достаточно, — подумал Новиков — Их столько, что тянет на что-нибудь более веселое»,
Мастер стула Владимир Лукин увидел Новикова, слегка ему поклонился и пошептал на ухо соседу. Тот вышел, через несколько минут возвратился с черной епанчой и подал ее Новикову.
Накинув епанчу, Новиков стал похожим на остальные фигуры, и Лукин удовлетворенно кивнул ему головой.
— Мы опоздали, — тихонько сказал Новикову Майков. — Обряд открытия уже прошел. Сейчас будут испытывать новичка.
У дверей на другом конце зала раздался кашель.
— Кто там? — спросил брат-страж, ударяя в дверь кулаком.
— Ищущий, который желает быть принят в свободные каменщики, — послышалось в ответ.
— Как ваше имя?
Голос за дверью назвал фамилию. Страж обратился к братии:
— Должно ли его впустить?
— Мы согласны!
— Войди! — крикнул страж.
В залу вошел человек с завязанными глазами.
Платок закрывал ему половину лица. Он был без кафтана, чулок с левой ноги спущен, колено обнажено. Исподняя рубаха открывала поросшую волосами грудь.
Два брата подвели новичка к мастеру и встали слева и справа.
— Если вас завлекло сюда только презрительное, наказания достойное любопытство, вы поплатитесь за него. Истинное ли побуждение и усердие влечет вас вступить в общество свободных каменщиков? Не подговорил ли вас кто на сие предприятие? — снова спрашивал мастер.
— Нет, я сам.
— Будете ли подчиняться законам нашего ордена?
— Да, буду.
— Ведите его!
Новичка повели по залу. На пути его лежала охапка крупных поленьев. Новичок ступил на них, поскользнулся, сделал два неверных шага и остановился.
— Отойдите от пропасти! — сказал мастер.
Принимаемый метнулся назад. Братья перед его лицом замахали епанчами, изображая ветер.
— Готово ли железо? Горячо ли оно? — спросил мастер.
«Что это? Детские забавы? — подумал Новиков. — Неужели и со мной Лукин мог бы проделать эту комедию?»
Он потянул Майкова за рукав.
— Выйдемте, Василий Иванович!
За спинами братьев, ступая на цыпочках, они покинули зал.
— Фу, — сказал Новиков. — Зачем вы меня привели? К чему это ребячество?
— Вы нетерпеливы и строги, Николай Иванович, — ответил Майков. — Для вас наши обряды — игрушка, но для многих в них заключена таинственная мудрость. И чтобы удостовериться в человеке, надобно устрашить его перед принятием в орден. Это помогает сохранить тайны, а вернее, избегать лишней болтовни.
— Поедем домой, — сказал Новиков. — С меня на сегодня хватит.
Недели через две Майков снова повез Новикова к Лукину, в этот раз на собрание столовой ложи.
Зала в его доме была освобождена от черных покрывал и черепов, никому не завязывали глаз.
На составленных «покоем» столах с белыми скатертями красовались вина, водки, закуски, фрукты, серебряная посуда.
Братья шумно рассаживались, звенели бокалами.
Лукин постучал молотком, требуя тишины, и прочитал молитву.
— Зарядить пушки! — скомандовал он.
Поднялась обычная пиршественная суетня. Братья наливали водку, рассматривали бутылки с вином, хватали закуску.
— Здоровье государыни императрицы Екатерины Алексеевны! — провозгласил Лукин.
Стоя, гости выпили тост. Раздались рукоплескания. Потом пили здоровье великого князя и его супруги.
— Зарядить пушки! — то и дело кричал Лукин. С каждым выстрелом настроение за столами поднималось. Слуги приносили бутылки.
Лукин изрядно выпил, но держался еще твердо и предлагал тосты за масонских начальников и чиновников — надзирателей, казначея, хранителя. Братья пели песни.
Новиков не любил вина, избегал пьяниц. Столовая ложа ужаснула его картиной, которой напрасно тщились придавать аллегорический смысл. Это была попойка, и порывом к духовному очищению ее не объяснишь. Такова распущенность.
