У нас просмотра «Сталкера» в ближайшее время не будет — перенесли на осень. Отклики, действительно, самые противоречивые и, действительно, недовольные недовольны именно несходством с ПнО. Вот идиоты.
Мамочка всё еще в доме отдыха. Завтра за ней должен поехать и привезти ее, наконец-то, домой. Адка всё ждет «добро» из Москвы, а там не мычат, не телятся.
Обнимаю, твой [подпись]
P. S. Ленке и Машке — привет!
О триумфе «Сталкера» в Италии вспоминал главный редактор Мосфильма Леонид Нехорошев.
Из: Нехорошев Л. Тесные врата. Свидетельства о «Сталкере»
<…>
Многочисленные общественные просмотры «Сталкера» — поток восторженных благодарственных писем на киностудию, в Госкино — и, конечно, не только благодаря этому фильм принят к прокату 7 июня 1979 года.
Итак, даты: ноябрь 1975 — июнь 1979 года. Три с половиной года — для «проходной» картины, на которой Тарковский не хотел «сидеть годы» — не так уж плохо, не так ли?
Андрей и Лариса едут с фильмом в Италию и возвращаются оттуда счастливые: международный успех «Сталкера» очевиден, им говорили там, что это — лучший фильм Тарковского. И, кажется, двинулось дело с совместной постановкой «Ностальгии»…
Андрей и Лариса — мои соседи по дому. Мы сидим у них в квартире за большим квадратным столом, отмечаем их возвращение, успех «Сталкера» и пьем теперь водку втроем.
<…>
Письмо Аркадия брату, 14 июня 1979, М. — Л.
Дорогой Борис!
Получил твое письмо аж несколько дней назад, да всё не было досуга ответить. Завтра, 15-го, премьера «Сталкера». Разбойник Андрюшка захватил все сто пятьдесят билетов. Пришлось вымарщивать у него по кускам. Всего удалось выморщить двадцать мест. Тогда началась нудятина с распределением. Кое-как уладил это дело так, чтобы не было особенных обид. Впрочем, еще я рассчитываю на премьеру в Доме ученых, где мне обещали «хоть ползала». Но когда эта премьера будет — бог знает.
Вернулась из США Бела, рассказывала интересные вещи, привезла для своего начальства тамошние рецензии на наши повести: довольно лестно. Потом она еще позвонила и сообщила, что пришел договор из Польши на зМЛдКС. Это, кажется, то, чего ты столь долго ждал.
Состоялось заседание Комиссии (Московской) по случаю организации постоянного семинара молодых, наподобие твоего Ленинградского. Всего пока девять человек. Ожидается еще примерно столько же (к концу года), а руководить будут Биленкин, Войскунский и Гуревич. Вел заседание Биленкин, всё было очень мило и приятно. Кстати, в Совете по РСФСР утвердили мой проект программы Всероссийского конкурса им. И. А. Ефремова — конкурс будет закрытый, под девизами, я — председатель. Не утверждены только сроки: видимо, это будет решаться уже осенью, после возобновления занятий. Есть и еще приятные перспективы: а) видимо, удалось уже связаться с Госкомиздатом РСФСР и договориться, что рецензенты фантастики будут утверждаться Советом; б) есть перспективы и на «Советский писатель».
Совершился акт предательства Сергея Абрамова: он всё заверял меня, что предисловие к НВ он сдаст вот-вот, и вдруг отказался, сообщила мне об этом Авраменко. Мне показалось, что она встревожена, срочно попросила связать ее со Смелковым, что я и сделал. Смелков сообщил мне, что взял у нее рукопись и сдаст вместе с предисловием к 25-му июня.
Больше, кажется, ничего нового. В ЛитГазете не мычат, не телятся, но в свои житницы, несомненно, собирают[56].
Привет Адке и Андрею. Обнимаю, твой Арк.
О заседании Московского семинара вспоминал Алан Кубатиев.
Из: Кубатиев А. Деревянный и бронзовый Данте, или Ничего не кончилось?
<…>
А потом состоялся первый семинар. На нем обсуждали меня.
<…>
Каминная гостиная ДЛ… туда надо было идти через зал ресторана… Дубовые панели, витые лестницы, пьяненькие классики и ихние подруги… Огромный коллективный шарж легендарных Кукрыниксов на стене… На мое провинциальное воображение это действовало довольно сильно, хотя и недолго.
Я в общем чувствовал себя способным отбиться от любого наскока и ощущал скорее азарт, чем трепет. Но уже наверху Дмитрий Александрыч мимоходом спросил Белу Григорьевну Клюеву: «Аркадий-то приехал?» — «Да, — был ответ. — Пока в буфете». Вот тут я и обмер.
Аркадия Стругацкого я уже видел в МГУ. Я полюбил его сразу. Но одно дело рандеву по путёвке Бюро пропаганды советской литературы и совсем другое — когда он читает твои рукописи. Тогда я не знал о нём всего, что знаю теперь… Я его боялся.
Аркадий Натаныч пришёл и сел за нашими спинами. Обсуждение началось. Мне, как и Саше, перепало всего. Помню плохо, записи не сохранил — надо, надо заводить архивов, над рукописями трястись! — но вроде бы первая половина отводилась «прокурорам», а вторая «адвокатам». Или наоборот. В память запала фраза юной тогда милейшей женщины Алёны Соловьёвой. Она занималась скандинавистикой, в том числе и фантастикой скандинавов, и была звана для участия. Меня она обвинила в «насильственной интеллектуализации прозы». До сих пор не очень понимаю смысл оценки, но наслаждаюсь ею, как красивым иероглифом на спине пляжного халата.
Дмитрий Биленкин, поблёскивая хитрыми глазами над ассиро-вавилонской бородой, слушал всех и посмеивался. Когда накал стал спадать, он произнес: «Ну что ж…»
Аркадий Натаныч офицерски прокашлялся и поинтересовался: «Ты позволишь мне высказаться или всё уже завершено?»
Тут все засуетились и закричали: «Конечно!.. Разумеется!..» — и, по-моему, даже «Просим!..»
Аркадий Натаныч прокашлялся теперь академически и смолк. Выдержав красивую паузу, он спросил — меня: «Какой это у вас рассказ? По счету, я хочу сказать?»
Речь шла о «Книгопродавце». Он был написан с вполне приличного реального человека, который книгами не занимался никогда, я сам не ощутил этого, но родная жена его узнала, равно как и прочие. Это был мой третий рассказ. Не знаю почему, но я соврал.
«Пятый», — сказал я, вспотев.
Аркадий Натаныч опять удержал паузу. Какая у него была чудесно неправильная фонетика! «С» он говорил почти как английское «th».
«Еthли б мы th братом напиthали не пятый, а пятьдесят пятый такой раthказ, мы могли бы гордитьthя», — величаво сказал он.
Я обмер вторично.
Конечно, я понимал, что это говорит очень добрый, очень пылкий и увлекающийся человек, и я ещё не знал, сколько людей будут меня потом ненавидеть только за эту фразу. Но Боже мой!.. Как мне хотелось, чтобы это было правдой…
Всё, что он говорил потом, до меня не очень доходило.
Увлекшись, он стал развивать и усиливать фабулу, немножко на кафкианский манер, но вдруг спохватился и так же величаво изрёк: «А впрочем, это сделали бы мы, а не вы. Поздравляю вас с рассказом. Работайте».
