В апреле 1864 года Домбровский подал прошение о том, что хочет обвенчаться с Пелагией Згличинской. Эта грустная церемония состоялась в тюремном костеле. Как только она закончилась, Домбровского немедленно водворили обратно в камеру…
Потебня принадлежал к числу тех воплощений вековой боли целого народа, которыми он изредка отбывает страдания, скорбь и угрызения совести.
ГерценНочи в апреле были на редкость холодные. Иногда выпадал снег.
— Пан бог помогает «иванам»… — проворчал Гром.
Роман с упреком поднял на него глаза.
— Не сердись, — сказал Гром. — Ты не «иван», ты русский. Ты наш.
Он обнял Романа за плечи. Огонь костра освещал их молодые лица. На повстанцах еще была русская форма. Они только содрали с себя погоны. Недавно они покинули свой полк, стоявший под Белостоком, и перешли к партизанам. Они принесли с собой несколько ружей и пистолетов.
Отряд был невелик — сто тридцать человек из Вельска да около ста из местных деревень. Где-то неподалеку стоял неприятель — несколько казачьих сотен с артиллерией. Но точно где — неизвестно.
— Что-то долго наших нет, — сказал Гром.
Он был совсем молод. Маленькая бородка не старила его. Обеспокоенно он вглядывался в ночную тьму. Костер бросал неровный пляшущий свет на густую еловую чащу, окружавшую их.
— Может, мы не туда пришли?.. Да что ты все молчишь? Спишь, а, Роман?
Роман, такой же молодой, как и Гром, с трудом проговорил:
— Место то: деревня Липовый Мост…
Ему не хотелось говорить. Он устал. Вот уж месяц он в партизанах, а еще ни одного боя. Все походы да походы. Болота, мокрый снег, угрюмые крестьяне… Где же блеск революции? Где красота подвига? Где героизм борьбы против царской тирании?
— Кто-то идет… Слышишь, Роман?
Роман прислушался. Но ничего, кроме унылого посвиста ветра в верхушках деревьев, он не услышал. По-видимому, у Грома слух был острее, чем у него, потому что через мгновение из-за деревьев действительно выступили несколько фигур. Молодые люди вскочили.
Одного из прибывших Роман узнал сразу. Месяц назад в Гродно он видел этого коренастого широкоплечего человека с быстрыми глазами на подвижном лице. Это был полковник Онуфрий Духинский. Он командовал всеми гродненскими повстанцами. Его спутника Роман не знал. Он не мог оторвать глаз от этого рослого человека с высоко закинутой головой, с взглядом властным и ласковым.
— Это полковник Валерий Врублевский, — шепнул Гром.
Вместе с полковниками пришли люди, принесшие оружие — охотничьи ружья, косы.
— Затоптать костры, — коротко приказал Духинский. — Рядом рыщут казаки.
До утра просидели в темноте. Только огоньки цигарок мелькали во мраке леса.
С рассветом собрались на большой поляне. Людей разбили на три роты. Самая большая — у Грома. Здесь у всех имелось огнестрельное оружие. Хуже обстояло дело в роте Романа — половина людей вооружена косами. Так же было и в третьей роте Юлиана Эйтмановича. А пятидесяти повстанцам даже и кос не хватило. Духинский хотел отпустить их по домам, но они попросились идти с отрядом.
— Мы возьмем оружие убитых, — сказали они.
Когда Роман услышал это, у него на глаза навернулись слезы. «Вот она, Революция!..» — подумал он с горьким восхищением.
Раздалась команда: «В поход!» Шли долго, всё лесом. Потом вышли на открытое место. Вдали блеснула речка Счерчеж. Двигались уступами: справа впереди — рота Романа, левее сзади — рота Эйтмановича. Эту небольшую колонну замыкал Гром со своими стрелками. Совсем позади шли безоружные. Врублевский находился в голове отряда. Духинский поспевал всюду. Только что он был в головной роте и приказал готовиться к переправе через реку. А сейчас ускакал назад, чтобы подтянуть тылы.
Внезапно раздались выстрелы. Они доносились слева, из-за леса. Люди смешались. Духинского не было. Врублевский приказал залечь и покуда огня не открывать. Из роты Грома прибежал бледный боец и сообщил, что Грома атаковали казаки, что полковник Духинский с небольшим патрулем отрезан и не то убит, не то взят в плен.
Врублевский немедленно разослал ординарцев во все роты с приказанием стянуться к реке. Вдали показались казаки. Врублевский рассыпал людей в цепь и приказал открыть беглый огонь из всех имевшихся ружей. Казаки отхлынули. Но не надолго. Патронов у партизан было мало, огонь редел, и казачьи волны снова накатывались на поляков.
Тогда Врублевский поднял косинеров и повел их в атаку на казаков, засевших в зарослях у реки.
Трижды повторилась эта атака, трижды люди с косами шли против людей с ружьями. Но что могло сделать холодное оружие против огнестрельного! «Может быть, Домбровский даже и в этом положении нашелся бы…» — с тоской подумал Врублевский. Он приказал отступить.
Таких столкновений, как при реке Счерчеж, было множество. Война повстанцев с царской армией рассыпалась на мелкие стычки, незначительные бои, партизанские набеги.
Под Плоцком командовал Зыгмунт Падлевский. У него был сравнительно большой отряд — свыше двух тысяч человек. Но вряд ли он мог считаться серьезной воинской силой. Большая часть его была вооружена косами, и это еще считалось хорошим оружием; около трехсот повстанцев пришли с кольями, баграми, палками. У кавалеристов — их набралось до полутораста — сабля была редкостью; их оружием был кнут. Только человек двести имели ружья — самые разнообразные — от старинных пищалей до охотничьих двустволок. Свыше пятисот повстанцев вообще не имели оружия и считались, так сказать, кандидатами в косинеры, среди которых потери были особенно велики. Обоз состоял из нескольких десятков повозок.
Но Падлевский не терял бодрости. У реки Нарев он остановил своих людей и приказал собрать окрестных крестьян. Один из повстанцев, обладатель громкого голоса, взобрался на повозку и прочел вслух манифест Временного правительства. Горячие слова манифеста воспламенили собравшихся. Ничто в этот момент не страшило их — ни отсутствие оружия, ни собственная раздробленность, ни надвигавшиеся царские войска. Победа казалась легкой. Вдохновленные духом свободы, они кричали: «Да здравствует Польша!»
Падлевский созвал командиров и объявил:
— Готовьте переправу через Нарев. Мы направляемся к прусской границе.
Все удивились.
— Понимаю ваше удивление, — сказал Падлевский, поглаживая свое чисто выбритое лицо.
Он считал вопросом чести сохранять и во время похода бравый подтянутый вид. Он говорил, что самая наружность командира должна дисциплинировать людей.
