— Сиди, да только не мешай и мне выполнять норму.
Некоторое время мы оба молчим, а потом я беру бутылку и выбрасываю ее в окно. Она летит далеко, через дорогу. Николай вздрагивает, ошалело смотрит на меня: такого у нас не было! Хочет что-то сказать, но слов не находит. Себе под нос бурчит:
— Купил на последние деньги, а ты выбросил.
И совсем тихо, и не зло:
— Так не борются… с пьянством.
— А как борются?
— Не знаю, а только не так.
Николай поднимает голову, смотрит в окно. Взгляд его устремлен на заросшую травой клумбу. Когда-то ее обложила белыми камешками жена Николая — Марина, и тут, под окном выращивала розы.
Вдруг ясным и твердым голосом говорит:
— Не сумел ты отвратить от рюмки Марину… Жила бы теперь.
Обхватил руками голову, заплакал.
— Не сумел. Иван. Жила бы…
Я подошел к другу, обнял за плечи. Так мы стояли долго.
— Но ты-то, ты-то… Образумься. Брось пить.
Николай подвинул к себе стопку книг, — их я подобрал ему для чтения. Наверху лежал томик Джека Лондона. Николай раскрыл его, нашел повесть «Джон Ячменное зерно». Сказал:
— Как это страшно, — в сорок лет уйти из жизни! И какой талант!
— Его, как напалм, сожгла водка.
— И ведь понимал, что гибнет. Говорил, что мужики все пьют, а потому они не справятся с алкогольной чумой. Уповал на женщин, но в наше время и женщины пьют.
— Я все-таки надеюсь: человечество одолеет эту напасть.
— Надеешься на новый метод?
— Да, я верю в него.
— В нем одно плохо! — оживился Николай, и в глазах его я заметил огонек прежнего задора. — Надо идти куда-то, слушать этих самых… знатоков метода.
— Можешь и не ходить! — бросал я ему спасительную нить. — Ты же писатель, сильный ум, столько знаний. Возьми вот эту книгу, эту… прочти внимательно. А вот тут форма дневника. Заполни его по пунктам. Прочитай вслух — вон у тебя магнитофон. Запиши на кассету, а потом вечером, на сон грядущий, прослушай, да не один раз… И бутылка отступит. Поверь, старина!
Николай поднялся, расправил плечи, стал ходить по кабинету.
— Да, да, Иван, ты прав. Что ж у нас, ума что ль мало, иль воля нас оставила? Мы сами должны справиться. Да и тебя хоть взять: одолел же ты заразу! И я, и я, старик, возьмусь. Вот посмотришь!
— Конечно, Николай. Иначе и быть не может. Ты же воин, Россию защищал. А теперь разрушителям помогаешь.
— Эка хватил! Я уж и разрушитель.
— Как и всякий, кто пьет! Ну, сам посуди: от пьянства страна каждый год около миллиона жизней теряет. Да ведь это больше чуть не вдвое, чем мы потеряли за всю Первую мировую войну.
— Неужели?..
— А ты почитай книги… Каждая третья смерть в нашей стране от алкоголя. Война идет. И ты ее солдат.
— Да, Иван, согласен. Солдат. Нет, пожалуй, в этой войне скорее смертник. Солдат-то, он за победу бьется. Но ведь смертник-то — я, и разрушаю только себя.
— Не скажи, Николай. Ты писатель. Голова народа, его совесть. На тебя равнение. И чем ты значительнее, тем ответственность твоя выше.
— Понимаю… Это и впрямь, как на войне. Выпил солдат — себя подставил. А если командир? Да повыше. А тем паче маршал. Тут уж и оторопь берет.
— Меня уж давно оторопь берет. Коли бы пили только последние пропойцы, которые у пивных ларьков гудят. Тогда бы каждая мамаша подвела малыша и сказала: «Никогда не пей, миленький, видишь, каким стал дядя».
У нас же пьют самые-самые — маршалы. Пьют в своих роскошных квартирах, на дачах, сидя в удобных креслах, пьют из хрустальных бокалов.
— Пример другим подают, — так ты хочешь сказать?
— Мало того, и потомство губят. Ведь алкоголь, как и радиация, кодируется в генах. И ведь народ знал об этом. И свое наблюдение в поговорке выразил: «Дети расплачиваются за грехи отцов своих».
— Мда-а, невеселая картина.
— Наш выдающийся ученый, президент Славянской академии Борис Иванович Искаков сказал в Думе: «Разве позволил бы трезвый народ расстрелять свой Верховный Совет?»
Если народ хочет достойной жизни, он должен законы оберегать, как собственные стены, а наш народ позволил свой закон расстрелять.
А мы, писатели, что ж, не виноваты? На нас вина лежит прежде всего.
— Нет среди нас Толстого, — продолжал я. — В начале века Россия делила с Норвегией последнее место по душевому потреблению алкоголя, а и то, он какую тревогу поднял. Тринадцать статей против пьянства написал, гневное письмо царю послал. А теперь? Нет заступников у народа.
Николай взял стопку книг со стола, подбросил на ладони:
— Читать буду.
Я ушел в надежде, что мой друг сам себя отрезвит, и несколько дней не заходил к нему. А тут шел мимо раскрытого окна и увидел Николая. Жалкий и потерянный, сидел он за столом. Весь сжался, словно от холода или в ожидании удара.
И удар последовал. Николай еще «отекал» полгода, а потом тихо умер.
А ведь мог бы… подарить себе вторую жизнь.
Поразительно, как прилипчива и коварна идея культурного винопития. У всех народов, на всех языках только и слышишь: «пить умеренно», «пить культурно», и мало кто задумывается над смыслом этого словосочетания. В самом деле: что значит пить культурно, умеренно? Мы теперь знаем, что вино яд, наркотик. и продолжаем повторять «пить умеренно». Но разве можно умеренно, потреблять кокаин, гашиш или марихуану? Ну. а если умеренно ругаться, драться, воровать?.. Абсурд, конечно, а поди ж ты, лаже очень образованные люди скажут вам: «Напиваться до риз — это плохо, а выпить немного, да в кругу друзей. да культурно — это ничего, это даже полезно животу нашему. И даже церковь православная — хранительница морали и нравственности нашей, не скажет прихожанину: не пей вовсе, а изречет: пей да дело разумей.
В 1986 году в журнале «Октябрь» была напечатана моя повесть о Геннадии Шичко: «Тайны трезвого человека». Я рассказывал об ученом и об его удивительном методе безлекарственного избавления алкоголиков от пристрастия к спиртному. Стал получать письма читателей: «Прочел Вашу повесть и перестал пить». Но сам я продолжал пить. Теперь уж совсем редко, но пил. Познакомился с академиком Угловым. Этот человек еще до войны начал борьбу за трезвость и мужественно ведет ее по сей день. но тогда он тоже пил. Вернее сказать, не пил, но, угощая в своем ломе других, ставил рюмку и перед собой. «Для приличия» отпивал глоток-другой, чтобы не вносить дисгармонию в дружескую беседу. Но однажды их малолетний сын Гриша, наблюдая застолье родителей, крикнул: «Папа! Ты же сам говорил, что вино — яд. Оно вредно!»
Заплакал и убежал к себе в комнату.
Угловы дрогнули, они теперь при Грише не выставляли вино, но если сына не было, угощали друзей и отпивали по глотку сами. Абсолютными трезвенниками стали после одной памятной беседы с Люцией Павловной. Вот как я описал эту беседу в повести о Геннадии Шичко:
